Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Лённрот Элиас

Три недели назад я побывал в одном женском мона­стыре на Туоппаярви. Там мне пришлось и петь, и играть на флейте для монашек. К тому же меня уговаривали остаться на ночевку, на что я никак не мог согласиться, так как нигде здесь не нашел бы лошади, если бы отпу­стил своего возницу. Монастырь находится всего в пятна­дцати милях от Куусамо, так что любой из вас сможет по­бывать в нем следующим летом. В восьми верстах от жен­ского монастыря, на одном из островов озера Туоппаярви, есть мужской монастырь, там я провел одну ночь.

Что я еще могу рассказать о своей поездке? Иногда мне бывало сносно, но, пожалуй, чаще все же тоскливо. Не раз я голодал, а бывало, и наедался за двоих. Часть пути я проехал на лошади, часть прошел пешком либо на лыжах. Один раз я даже прошел тридцать верст подряд без всякой лыжни. Правда, у меня был тогда провожа­тый, но когда к вечеру мы добрались до места, оба вали­лись с ног от усталости.

Будь здоров и передавай привет Адольфу и своей ма­тери, прими также мои хотя

и несколько запоздалые позд­равления с Новым годом.

Твой брат

Элиас Лённрот

ПОЧТМЕЙСТЕРУ ГОСМАНУ (Черновик)

Тёрмянен, 12 января 1837 г.

Поздравляю с Новым годом! После долгих странствий я появился здесь отчасти для того, чтобы купить себе но­вую сумку, потому что старая совсем обветшала, в ней я отсылаю домой некоторые ненужные книги и бумаги. Теперь у меня новая сумка, хотя она и стоила двенадцать рублей, зато в ней есть восемь отделений для разных мо­их пожитков. Сейчас я особо не скучаю, по крайней ме­ре — очень редко, но охотно отдал бы пятнадцать — два­дцать рублей, чтобы хоть на один день оказаться дома. До сих пор я обходился без шубы и кафтана, думаю, что они мне и не понадобятся, если не будет сильных моро­зов. Но новый длинный сюртук мне придется заказать, потому что тот, в котором я имею честь писать это пись­мо, основательно поизносился. А на ногах у меня уже третья пара сапог.

Отсюда я отправлюсь в сторону Пяярви и Коутаярви, а затем, вероятно, пойду вдоль границы до Утсйоки, отту­да — в Колу и опять поверну обратно на юг — в Кемь и Архангельск. Может быть, в начале лета я приеду на недельку домой. Я просил родителей купить корма для скота, а также прикупить ржи. Напомни-ка и ты им, что­бы не забыли.

ФОХТУ БИКМАНУ (Черновик)

Тёрмянен, 12 января 1837 г.

Счастливого Нового года! Еще до ярмарки я приехал сюда, в Куусамо, и вновь отправляюсь в путь. Перед рож­деством я встретил губернатора и асессора Бергбома. Гу­бернатор просил меня о том, чтобы я вернулся домой, если начнется какая-нибудь эпидемия, с тем условием, что по­том мне продлят отпуск. Я обещал и сослался на тебя, что ты знаешь, куда написать в случае необходимости. Но думаю, что если и не вызовут, я зайду повидаться с вами, когда в начале лета буду проходить вдоль границы мимо Кухмо. Мне немного грустно покидать эти места, в кото­рых я неплохо провел несколько недель. Но было бы еще лучше, если бы мне не надо было чертовски торопиться со своими записями, из-за чего я даже не смел поселиться ни в одном господском доме округи, а жил в крестьянском доме и лишь изредка наносил визиты господам...

ДОКТОРУ ХЕГЛУНДУ (Черновик письма).

Тёрмянен, 14 января 1837 г.

Недавно, тому несколько дней, я начал писать тебе и теперь перед самой дорогой хочу продолжить. Отсюда я вновь направляюсь в Россию. Начну свой путь с север­ной оконечности озера Пяярви, где, как говорят, преобла­дает лопарский язык. Далее я намерен обойти все озеро, длина которого девять-десять миль и примерно такая же ширина, и побывать во всех селениях по его берегам. За­тем я вернусь обратно в северный конец озера и, по-видимому, через четыре-пять недель доберусь до Куолаярви в приходе Кемиярви. Далее я думаю пройти вдоль грани­цы на север до Утсйоки. На русской стороне к северу от этих мест, говорят, живут одни лопари, с которыми я уже не буду иметь никаких дел. [. ..]

ОТРЫВОЧНЫЕ ЗАМЕТКИ (по-фински)

Все кресты: задней стороной на северо-восток, лице­вой — в сторону захода весеннего солнца [на юго-запад], перекладина одним концом на юг, другим — на север.

«Сколько всего богов?» — «А кто их считал, как-то раз семь возов из Москвы в Питер доставили». [...]

В Хейккиля. Я уже третье поколение после него. Он, мой дед, родом из Соткамо, одним из первых поселился здесь. Тогда еще в этих местах жили лопари в своих вежах. Они терпеть не могли финнов [120] и с помощью колдов­ства пытались помешать заселению. Лопари жили тогда на том месте, где сейчас Коскентало. Вот однажды мой дед рубил лес для подсеки. А у него был работник, кото­рый видел то, чего другие увидеть не могли. Так и тут. Видит он, что по льду со стороны порога идет нечистая сила. Он подождал немного, а как стала она на берег под­ниматься, давай гнать ее обратно к тем, кто наслал. И все в семье лопаря умерли. Вскоре и сам хозяин последовал за ними. [...]

120

В оригинале lantalaisia — букв, «навозников». Так финляндские саамы называют переселенцев с юга, финнов, которые занимаются земледелием.

В Хейккиля. Богу было угодно, чтобы я все же попал на родину отца. Нанялся я тут в работники к Тёрмянену — первому мужу моей будущей жены. Потом он умер. Еще четыре года я тут работал, потом она захотела взять меня в мужья, я и согласился. Три раза был на грани смерти. Один раз я ходил искать коров, упал с дерева на землю. Полетел вверх тормашками. А земля каменистая, еще когда

залезал наверх, подумал, что отсюда если упа­дешь, так ничего не останется. Пролежал сколько-то и пришел в себя. Вижу — солнце встает. В полном созна­нии, а не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Попробо­вал пошевелить пальцем ноги — немного шевелится. По­двигал левой ногой, затем левой рукой. Наконец, дополз на животе до коровьей тропы. Кое-как добрался до дома. Жена чуть в обморок не упала, когда увидела, что со мной. Второй раз, когда на лодке ездили с дочерьми за глиной. Я сидел на ушате с глиной, а они гребли. Поднял­ся сильный ветер. Я уж думал, не доехать до берега. Доехали-таки. Третий раз в лесу тесал я доски для лодки, да и ударил топором по ноге. Дополз до проталины, здесь переночевал. Утром меня отыскали.

В русской Карелии. Старообрядцы сами себя венчают. И поп им не нужен, даже свой, так же и при погребении. Поп нужен лишь при крещении.

В Хейккиля. Однажды пришли кивеккят [121] , заставили одного мужика отвезти их в соседнюю деревню. Мужик на своей лодке поехал первым, а они — следом за ним на дру­гих лодках. Доехали до большого острова. Проводник едет впереди и гребет вокруг острова, они — за ним. Наступил вечер. Стемнело. Они спрашивают: «Куда нас ведешь, ведь должна быть деревня?» Мужик помалкивает. Вышли на берег. Когда все уснули, мужик оттолкнул лодки от бере­га, сам вскочил в последнюю. «Ой, Лаврушечка, дорогой, верни лодку!» — «А вернул бы — развесили бы кишки на сосне». Поплыли следом, а он их веслом по пальцам.

121

Кивеккят — название партизанских отрядов, действовав­ших во время Северной войны 1700-1721 гг. Название происходит от фамилии ингерманландского крестьянина Кивекяс, предводителя от­ряда.

Когда финны поселились здесь, лопарей становилось все меньше и меньше, они умирали, как от мора.

Оленину продавали по 1 руб. 80 коп. за пуд. Дичь, ку­ропатку — по 10 — 25 коп. [за штуку]. Сигов — по 3 рубля за пуд. Березовый деготь — по 80 коп. за меру. Нутряное сало и масло — по 20 коп. за фунт. [...]

«Они антихристы (царь, господа и попы). По-нашему, они еще хуже, чем вы, финны. ...Раньше, когда была ста­рая вера, не воевали, был мир на земле. Швед мог три раза выстрелить, только тогда один раз в ответ стреляли. А когда антихрист пришел, беспрерывно друг на друга лезут» [122] .

122

Лённрот приводит здесь рассказ какого-то старообрядца.

Люди здесь красивей, чем в Саво и Карелии на фин­ской стороне. [...]

Когда выпускают скот из хлева, обходят его с косой в руке, сначала по солнцу, потом против солнца, бьют прутом. Перед воротами кладут рябиновую палку и раз­жигают костер из щепок, взятых с трех пней, по три щеп­ки с каждого. Через этот костер прогоняют скот. Хозяйка считает: первая Туорштикки, вторая Пуникки и т. д. За­тем она еще раз обегает вокруг них с косой, затем пря­чет косу так, чтобы никто ее не трогал.

Сваты дважды появляются без жениха [123] , а на третий раз — с женихом. Если он понравится девушке, то она под­носит обоим сватам в стаканах вино. Сваты от имени же­ниха наливают в стакан отцу, в другой — матери девушки. Затем мать невесты наливает стопку жениху и дарит ему шелковый шейный платок. Жених в ответ дает девушке серебряную монету. Гостей сажают за стол, угощают. За­тем отец невесты и сват бьют по рукам и говорят: «Слу­шайте все крещеные люди: дочь Петра Анна и Иван за­ключили сделку. Кто эту сделку расторгнет, того сто раз оштрафуют, шестьдесят раз опозорят. Все слышали?» От­вечают: «Слышали». — «Ну, раз слышали, то кто слово нарушит, тот за это и ответит». Трое со стороны жениха и шестеро со стороны отца невесты поют, пьют и едят за двумя столами. В приданое обещают дать овцу, корову, оленей, зерна и пр. Невеста подходит к гостям, обнимает их и плачет. Молодых ведут к постели. Сваты с косой об­ходят три раза вокруг кровати, чтобы не испортили моло­дых. Жених опускает деньги в свои бахилы. Сестры невесты разувают его и подбирают упавшие на пол монеты. Утром, когда встают, сестры невесты — свояченицы — приносят воду и белый платок, который остается у жениха. В по­стели жених дает невесте деньги. Поутру невеста идет за женихом в избу и бросает эти деньги под порог. Приходят свояченицы и собирают деньги, берут у жениха шапку и кладут в нее шелковый пояс. Затем начинают завтра­кать. После завтрака свекровь подносит новобрачным бе­лый платок, а сестры дают второй. Когда поезжане при­ходят в дом жениха, выпивают чарку за невесту. Разреша­ется выпить до четырех рюмок. Невеста со свахой обносят вином всех по кругу и кланяются. За первую рюмку не платят, за вторую кладут на тарелку гривенник либо два. Первая идет как угощение.

123

Здесь описаны некоторые моменты свадебного обряда.