Путешествия пана Вроучека
Шрифт:
Огромная вилка раскорячилась над миской, как Колосс Родосский, и пану Броучеку пришлось немало потрудиться, прежде чем ему удалось подцепить крылышко. А потом она опять пустилась в пляс на тарелке, так что были опасения, как бы пан Броучек не выколол себе глаза.
Он чувствовал, что взоры всех с удивлением устремлены на него, и оттого становился еще более неловким.
И тут он увидел, что Домшик спокойно берет из миски второе крыло цыпленка просто рукой и спокойно начинает с ним расправляться лишь при помощи рук и зубов.
"Ах, шут побери!
– осенило пана Броучека.- Они едят просто руками, как дикие! А это, по-видимому, кухонная вилка, если надо разрезать на порции целый оковалок жареного.... За столом же у них вместо вилок две пятерни!..
Отложив в сторону неудобную вилку, он последовал примеру хозяина и заметил, что образцово зажаренный цыпленок гуситской эпохи имеет такой же отменный вкус, как в наши дни, хотя и управлялись с ним без вилки.
В этот миг со скрипом приоткрылась дверь и в светлицу через щель протянулись две худые желтые руки, держащие большой кувшин. Поставив его на пол, руки тотчас же исчезли.
– Ты видишь, какого страху нагнал ты на нашу Кедруту!
– воскликнул Домшик, и все рассмеялись вместе с ним.
– Нам приходится самим себе прислуживать.
"Глупая бабка!" - обругал ее про себя пан Броучек.
Хозяин дома налил пива в два кубка и сказал, обращаясь к гостю: - Во имя божие, за твое здоровье, милый Матей!
Пан Броучек чокнулся с ним, но сразу пить не стал. Это был ответственнейший момент! Еще недавно он был счастлив услышать, что средневековые чехи умеют варить пиво. Но оставался принципиальный вопрос: какое? Может, это допотопная мутная патока.
Поэтому он приступил к делу с основательностью, отвечающей важности момента. По привычке он сначала обтер край кубка, погладил его и поднял посмотреть на свет, но поскольку кубок был непрозрачный, он опять поставил его на стол, очертил его дном круг и только тогда поднял и пригубил; он пил, прищурив глаза, неторопливо, с выражением серьезной сосредоточенности и напряженного внимания; отхлебнув немного, он сделал маленькую передышку, во время которой слегка отвел кубок от губ и совсем закрыл глаза, сохраняя на неподвижном лице загадочно-глубокомысленную мину сфинкса; так сидел он несколько мгновений, после чего последовала вторая серия глотков - и тут глаза его приоткрылись и на лице заиграла многообещающая улыбка; он в третий раз поспешно поднес кубок к губам и пил, пил без передыху, поднимая его вместе с головой все выше и выше, пока кубок не оказался перевернутым вверх дном, а голова- до отказа закинута назад; он закатил очи будто в божественном экстазе, так что зрителям виднелись одни белки. Наконец он шумно поставил пустую чашу на стол, погладил брюшко, пошевелил во рту языком, почмокал губами и, устремив на Янека от Колокола восторженный взгляд, выразил свои чувства протяжным "А-а-а-а-а-х! Вот это пиво! Хвала и честь! Ваш адский пивовар и вправду варит чертовски смачный напиток!" И он опять причмокнул языком и губами.
Остальные с улыбкой наблюдали за его сложным питейным ритуалом, и Янек произнес уже шутливым тоном: - Я рад, что тебе понравилось. Но, послушай, из тебя получился бы заправский мундшенк.
– Мундшенк? А что это такое?
– спросил Броучек.
– Должность такая: пробовать вино.
– Вот это синекура! Но ты, конечно, шутишь?
– Отнюдь. Один из моих дядьев - мундшенк, тем и кормится, и не худо. Мы в шутку говорим, что знак своего ремесла он носит на лице: ты бы это понял, увидев, какого цвета у него щеки и нос. Но для этого искусства нужен язык чувствительный и опыт большой.
– А мундшенки по пиву тоже у -вас есть?
– Нет, пиво не такая редкость и сортов его не так много; в нем все понимают.
Пан Броучек не сказал ни слова, но про себя решил, что Янек весьма ошибается. Настроение его сейчас можно было бы назвать почти превосходным.
В ушах у него все время звучал припев песенки: "Там где варят пиво, там живут счастливо",- и ему подумалось, что он не стал бы особенно отчаиваться, если бы ему было суждено
Тут пан Броучек резко прервал ход своих размышлений. Это было невероятно: хотя бы мысленно предположить возможность женитьбы. Он, правда, отоннал лукавого прочь, но взгляд его все еще искал дочку Домпшка, про которую пан Броучек совсем позабыл, занятый более важными интересами своего желудка и горла. А Кунгута как раз внесла большое блюдо с лососиной и, ставя его на стол, приветливо промолвила: - Бери, милый гость, а если хочешь макало, то вот тебе макальник,
– Макало? А что, это что-нибудь хорошее?
– осведомился гость.
– Мы еще говорим - подлива.
– А, соус! Значит, как вы говорите - макало? Это надо запомнить. Я любитель макал.
– Ты, наверное, блуждая по свету, выучил много разных языков?
– Честно говоря, не очень. У меня к языкам таланту нет. Но по-немецки худо-бедно умею, слава богу!
– Почему ты говоришь "слава богу"?
– Ну, человек вообще должен благодарить бога за каждый иностранный язык, которым владеет, а за немецкий в особенности. Ведь без него нам и шагу шагнуть нельзя.
– Да что ты опять такое говоришь?
– вступил в разговор Домшик.- Без немецкого шагу ступить нельзя? Кому нельзя, где? В нем не нуждается ни крестьянин в чешской деревне, ни рыцарь в своей крепостце, ни граф в своем замке среди своих людей, ни городской житель, будь то ремесленник либо купец - разве что поедет по торговым делам в немецкие земли, а много ли таких?
"Опять он про свою политику!
– рассердился Броучек, только было собравшийся с величайшим пиететом отдаться изысканному наслаждению прекрасно приготовленной лососиной.- Как будто нельзя поговорить о погоде, о пище и питье, о квартире и прочих разумных предметах!"
– Так почему же ты говоришь, что тебе нужеа немецкий язык?
– все возмущался Янек от Колокола.- Может, в Мейсене, или в Австрии, или где там еще жил ты среди немцев, но не у нас!
Пан Броучек до того разгневался на нарушителя его гастрономических восторгов, что, совершенно забыв, в каком столетии он находится, резко осадил Домшика: .
– Послушай, ты кому это говоришь? Ты что, думаешь, я не знаю Прагу? Возьми пройдись по Пршикопам, или сядь в трамвай, или загляни в Городской парк[Городской парк -ныне Сады Ярослава Врхлицкого;], в Стромовку[Стромовка- большой парк в северной части Праги. ], да куда угодно, где много народу, и ты всюду услышишь немецкую речь, так что уши заболят. Дамы и девицы между собой на улице говорят исключительно по-немецки: ведь каждая хочет показать свою образованность, и каждый умный папаша-чех посылает дочек в немецкую школу, пансион, институт, монастырь если не дома, то за границей. Правда, на какое-то время немецкий язык отступил; но ныне опять все онемечиваются наперегонки не только в Праге, но и в провинции. Я это знаю по собственному опыту и по рассказам других. В самой убогой деревне, в захудалом шинке ты, попав в комнату для почетных гостей, усладишь свой слух вторым официальным языком.