Путеводитель по картинной галерее Императорского Эрмитажа
Шрифт:
Рембрандт, Гарменс ван Рейн
Мы изучили все “подходы” к величайшему голландскому художнику, к Рембрандту, и можем теперь обратиться к нему самому. Однако сейчас же нужно выяснить значение этих подходов. Оно исключительно историческое. В подходах интересно увидеть, какими впечатлениями могла питаться юность гения, но они совершенно не открывают самой его природы. Она остается замкнутой и таинственной. В ней все эти впечатления преломились особым образом и превратились в нечто новое. Мы можем разложить на составные элементы “художественную образованность” Рембрандта, но не его самого как художника. Разумеется, эти элементы очень интересны, но внутренняя сила художника была такова, что и другие элементы перевоплотились бы, вероятно, в нем в нечто подобное тому чуду, каким творчество
И вот еще что. Рембрандт считается голландским художником. И действительно, он родился в Лейдене, жил в Амстердаме и, как кажется, вовсе не покидал своей родины. [133] Так и его художественное образование, принадлежа к общеевропейскому течению первой половины XVII века, нашло, как мы видим, определенно голландскую окраску. Гонтгорст и Ластман — его ближайшие предтечи. Однако Рембрандт с первых же шагов своей деятельности выходит за пределы локального значения и все его дальнейшее творчество есть явление общечеловеческого смысла. Тяжелая трагедия его жизни и деятельности теряет узко бытовой и исторический смысл, а становится, подобно трагедиям всех великих страдальцев, огромным символом. При этом символизм искусства и жизни Рембрандта носит роковой характер. Все, что случилось с ним, должно было случиться по каким-то верховным законам. Весь ужас этой жизни приобретает, именно благодаря своей чрезмерности, грандиозную красоту. Это подлинная Голгофа, крест, непосильный для средних людей, испытание, которого удостаиваются лишь избранники.
133
Гипотеза его итальянской поездки считается теперь необоснованной.
Вглядываясь в эту логическую во всех своих перипетиях трагедию, постигаешь и ее внутреннюю гармонию. В ужасном финале этой “жизни человека”, когда видишь Рембрандта больным стариком, оставленного всеми, предающегося вину, живущего в нищете, то содрогаешься, но и понимаешь, что такой конец был самым величественным, самым достойным для гения. С точки зрения какой-то высшей справедливости — более достойным и прекрасным, нежели чума столетнего богача Тициана, нежели прощание Рубенса с красавицей женой и переутомление Веласкеса придворными обязанностями. Рембрандт “сподобился мученического венца”, и, вопреки рассудку, видишь в этом высшую награду.
Были сделаны попытки поставить в тесную зависимость все творчество Рембрандта с событиями его жизни, как мельчайшими, так и главнейшими. Быть может, в этом направлении не было соблюдено меры и часто вычитывались биографические комментарии даже из таких произведений, которые обязаны своим появлением на свет чисто художественным прихотям мастера. Но несомненно все же, что, в общем, творение Рембрандта — раскрытая книга его жизни и для настоящего познания этого творения нужно знать главнейшие деления его жизненного пути и еще помнить о близких к нему лицах.
Рембрандт был человеком, замкнутым для света, до странности непрактичным, нелюдимым, гордым, но Рембрандт обладал и нежно любящей душой. До общественной суеты ему было мало дела, но смыслом вещей он был заинтересован неустанно и этот смысл развертывался для него из тесного общения с небольшой группой лиц, которых мы выучились любить через его любовь, которые нам близки и дороги, как близки и дороги символические фигуры древних мифов. Эта группа состоит из его отца — лейденского мельника, его старушки матери, не расстававшейся со своей Библией, его доброй и благородной жены Саскии, которую смерть похитила в самый расцвет супружеского счастья, его верной, милой подруги последних лет Гендрики Стоффельс и его сына, болезненного, поэтичного Титуса. Если к этому ближайшему кругу присоединить еще десяток приятелей Рембрандта: художников, любителей, ученых, раввинов и поэтов, то мы получим всех действующих лиц в жизни мастера, в которую не врывались ни шум улицы, ни передряги политики, ни жалкий блеск “большого света”.
Не нужно только еще забывать, кроме этих живых друзей, “мертвых” друзей, с которыми Рембрандт не уставал общаться. Он был страстным поклонником красоты и все свое большое состояние извел на коллекции художественных произведений, Подобно домам Рубенса
Все сказанное не надо опять-таки понимать так, что Рембрандт был отшельником, чуждавшимся жизни. Напротив того, он был одним из самых жизненных художников, подлинной художественной натурой, до влюбленности, до страстности заинтересованной жизнью — как матери-природы, так и человечества. Но только этот интерес не носил временного, локального и национального характера. Важными для Рембрандта казались не интересы дня и места, а интересы всего мира, всей истории. [134] И опять-таки это не был интерес отвлеченный, холодный, “академический”, а жгучий, страстный. Недаром зачитывался он самой страстной поэмой в мировой литературе — Библией. Рембрандт в своих картинах и офортах создал “параллельную Библию”. Его “иллюстрации” именно не иллюстрации, а нечто особое, параллельное, и в его Библии живет тот же всеохватывающий, космический дух, как в Священном Писании.
134
В этом причины его малой популярности при жизни на родине. Он не жил со своим веком — и век оставил его.
Культ жизни Рембрандта, его всеблагословение, всепринятие, его обожание плоти, тесно связанное с его вниканием в глубины духовного мира, выразились в его “реализме”. Рембрандт, при всей своей любви к “чистой” отвлеченной форме (например, к Рафаэлю), сам к ней не прибегал ни разу. Все свои образы он выхватывал из окружающего, все у него живет для данного случая, родилось для данной мысли. Его искусство вылилось из тайников его творческой силы, но облеклось в те формы, которые давала ему видимость, самая обыденная обыденность.
Жизнь Рембрандта
Рембрандт Гарменс ван Рейн родился в Лейдене 15 июля 1606 года в семье зажиточного мельника. Отец готовил из него ученого, и Рембрандт был определен 14 лет в университет, но страсть к живописи, проснувшаяся с неудержимой силой, заставила его оставить латынь и перейти в школу к малоизвестному живописцу Сваненбургу. Едва ли советы этого художника были Рембрандту в пользу. Но Лейден был в то время художественным центром (в нем работали два лучших художника Гойен и Эзайас ван дер Вельде) и имел уже славное прошлое (Лукас Лейденский). В обществе культурных людей университетского города молодой художник мог, кроме того, узнать весьма многое об искусстве других стран и, вероятно, видеть немало картин и гравюр, которые помогли ему развиваться. Время его учения у Ластмана в Амстердаме было крайне непродолжительным (он у него пробыл всего 6 месяцев), и, однако, как мы уже указывали, прошло оно не бесследно в творчестве Рембрандта. Рембрандт покинул Ластмана готовым художником, но первые его картины исполнены в характере учителя (вернее, всей “римской” школы — в них мы встречаем отражения Гонтгорста, Эльсгеймера и других). Замечательно, что и до старости некоторые следы манеры Ластмана, особенно что касается композиции и костюмов, не покидают творчество Рембрандта.
Уже первые картины юного мастера обращают на него внимание. Это обстоятельство, в связи со смертью отца, побуждает в 1631 году Рембрандта переселиться в Амстердам, который тогда уже был фактической столицей Голландии. Здесь он знакомится с богатой и знатной девушкой, дочерью лейварденского бургомистра Саскией ван Эйленбург и, после некоторого противодействия со стороны ее родных, женится на ней. Наступает счастливейший период жизни мастера. Он становится быстро знаменитым, главой целой школы и богатым. В Саскии он находит прекрасного друга, и вдвоем они живут обособленной от других роскошной жизнью, возмущая знакомых и родственников безмерной расточительностью. У Рембрандта в его собственном доме на Breestr'aat образовывается музей художественных произведений. Саскию он завешивает драгоценными тканями и ожерельями, сам же при этом любит одеваться причудливо в старинные или восточные одеяния.