Пути и судьбы
Шрифт:
Вагоновожатый сошел купить папиросы. Трамвай все еще стоял. Опершись о раму окна, Лена продолжала смотреть на артиста. Она уже успела овладеть собой и чувствовала себя спокойнее.
В глубине души она очень сожалела, что рассказывать подругам, увы, особенно не о чем. А так бы хотелось разбудить их любопытство и зависть. Не придумать ли самой что-нибудь? Времени для этого хватит — ехать ей довольно далеко…
Артист остановился напротив вагона и закурил. Взгляд его перебегал от окна к окну. В этом блуждающем взоре и во всем облике известного
На одно мгновение Лене почудилось, что и она участвует в каком-то большом, очень большом спектакле, только разыгрывается он не в театре, а на громадной сцене, называемой жизнью.
Она, однако, не знала своей роли и смущенно прижалась к спинке скамьи. Когда вагон уже должен был двинуться с места, взгляд знаменитого артиста, скользя по окнам, встретился со взглядом Лены, и ей вдруг захотелось помахать ему рукой. Но она не решилась. Однако в тот самый момент, когда вагон уже тронулся, девушка непроизвольно улыбнулась. Бросив папироску, артист побежал вслед за трамваем.
Не оглянувшись назад, Лена почувствовала, что кто-то, расталкивая людей, пробирается по вагону. Вот он уже стоит рядом и полы его летнего, напоминающего плащ, пальто слегка касаются ее колен.
— Простите, — мягко прозвучал бархатный полос.
В следующее мгновение Лена была уже на ногах и, смущенная, предлагала свое место артисту. Любезно поблагодарив ее, он решительно отказался сесть, и они некоторое время так и стояли друг перед другом. Заметив растерянность девушки, артист дружески взял ее за руку и чуть не силой заставил сесть.
Лена смутилась еще больше. Отвернувшись к окну, она, кусая губы, тщетно старалась скрыть свое волнение. Только теперь она поняла, какую совершила ошибку. Что она наделала? Что подумает о ней этот человек? Может быть, он для того только и сел в трамвай, чтоб как следует отчитать ее, но потом пожалел, раздумал? Боже, как это все унизительно! Уж лучше было услышать любую отповедь, любую нотацию, чем сознавать, что тебя жалеют.
Она хотела сойти на ближайшей остановке, но раздумала. В ее состоянии она бы, пожалуй, повела себя как-нибудь несуразно и все бы догадались, что с ней творится. Хотя бы уж он сам скорей сошел…
— Вы школьница? — услышала она вкрадчивый, спокойный полушепот.
Лена вздрогнула. Да, она школьница, но скоро уже кончает, и… она знает, с кем имеет счастье ехать в одном вагоне и кому уступала место. Так она ему и сказала.
Он снисходительно улыбнулся.
— А вы когда-нибудь видели меня на сцене?
Да, видела, но, к сожалению, один только раз — в «Кине». Но она очень много слышала о нем и хотела бы увидеть его в «Гамлете», в «Отелло»… И, вероятно, на этих днях осуществит свое давнее желание.
— А что, если сегодня?
Гремящий трамвай так подбрасывало и трясло, что сидевшие качались из стороны в сторону, а стоявшие невольно налетали друг на друга.
Артист говорил шепотом, но Лена ясно и четко слышала
— Может быть, как раз сегодня, а?.. Или «Гамлет» вас не интересует? — снова заговорил он.
Нет, почему же! Разве может не интересовать ее «Гамлет», тем более когда в главной роли… Но сегодня она совершенно не собиралась… И вообще… Все это так неожиданно… И потом…
— Ну, ладно, подумайте. Времени до вечера достаточно. Жалею, что не взял с собою контрамарки. Если решите, за час до начала будьте у входа в театр. Можете взять с собой одну из подруг, какую хотите. Хорошо? Значит — договорились?..
Все это было сказано в таком непринужденно-дружеском тоне, что Лена совсем онемела. Не успела она собраться с мыслями, как под ухом опять зазвучал тот же ласкающий полушепот:
— У вас есть белое платье? Да? Тогда наденьте его и прикрепите на грудь букетик красных гвоздик. Ладно? Так я вас сразу узнаю.
И он поспешно сошел с трамвая.
3
Ерванд Якулович Варназов, или, как его обычно называли, просто Ерванд Якулыч, кажется, затем только и родился на свет, чтобы всему удивляться. Как ребенок, радовался он, сделав что-нибудь самое обыденное.
— Жена, я встал, — радостно объявлял он, поднимаясь с постели часов в одиннадцать-двенадцать дня.
— Взошло красное солнышко! — насмешливо отзывалась жена.
Через несколько минут из спальни снова доносился голос Ерванда Якулыча:
— Ну, и с этим делом покончили, жена…
Это означало, что Ерванд Якулович совершил одно из самых тяжелых дневных дел — без помощи жены умудрился натянуть брюки. Затем ему предстояло умыться и сесть за приготовленные госпожой Мартой яичницу, плов с цыпленком или арису [1] .
«Чтоб кусок застрял у тебя в горле, — изо дня в день, ставя перед мужем вкусные блюда, повторяла про себя жена. — Помер бы уж, что ли, дал мне несколько лет вдовой пожить…»
1
Ариса (арм.) — пшеничная каша с мелко накрошенным мясом.
Эта жгучая ненависть к мужу родилась в ней давно, с того самого дня, когда прожигатель жизни и распутник, состоятельный делец Ерванд Варназов, ослепив своим богатством нищих родителей Марты, вырвал девушку из рук любимого человека и запер ее в золотой клетке.
Торговому дому Варназовых многие в городе завидовали. Завидовали люди и «счастью» Марты. Было время, когда все нити кожевенной и обувной торговли сходились в железной руке Варназова, и он умело управлялся с ними, как ловкий кучер управляется с вожжами.