Пути и судьбы
Шрифт:
4
Незадолго до установления в Грузии советской власти Сандик попал в тюрьму. Точно причины ареста никто не знал, а слухи ходили разные. Кто связывал это с будто бы совершенной им кражей, кто с «политикой».
Ну, а пока выяснялось, что да как, в Тбилиси вступили части Красной Армии, и меньшевистское правительство в панике покинуло город. Началось бегство насмерть перепуганной буржуазии. Ерванд Якулыч тоже решил бросить все и, прихватив с собой только ценности, срочно улепетывать за границу.
Но
К тому же запротестовала Марта.
— Я из города шагу не сделаю. Хочешь — уезжай сам, счастливого пути!..
И Ерванд Якулыч, затая страх, скрепя сердце смирился. В эту ночь он пережил тысячу смертей. Заснуть он не мог, его бил озноб, в голову лезли всякие кошмарные мысли. Одно утешение, что готов уже обитый серебряной парчой гроб и на чердаке сложены продукты для поминок.
Утром, когда Ерванд Якулыч боязливо приоткрыл окно и посмотрел со второго этажа вниз, он не увидел. никого, кроме дворника Кудрата, усердно подметавшего улицу.
Сначала ему захотелось плюнуть, обругать дворника, излить на него накипевшую досаду. Но благоразумие заставило его сдержаться — времена нынче смутные, лучше не рисковать. Бог знает, что еще принесет с собой наступающий день? Светопреставление, да и только. Еще неизвестно, кого вынесет на поверхность, а кто пойдет на дно.
— Добрый день, Кудрат, — обратился он к дворнику, — поздравляю, твои пришли…
Откуда было знать в эту минуту Ерванду Якулычу, что ему-то как раз и принесут эти пришельцы счастье. Думал ли он, что революция вернет ему, казалось, безвозвратно потерянного сына, теперь уже в виде «пострадавшего за народ, честного революционера»?..
В делах охранки отыскался документ, свидетельствующий о том, что Сантур Варназов был задержан меньшевистской охранкой за антиправительственные выпады. То, что он освобожден из тюрьмы революционной властью, стало мигом известно всему городу.
И Сантур Варназов пошел в гору. Тысяча дверей открылась перед ним. Но Сантур избрал лишь одну из них — дверь патентной инспекции городского Совета — и сразу стал богом всех торговцев и ремесленников города.
Так славься же, Ерванд Якулыч, славься, мир, приуготовивший для Ерванда Якулыча такой чудесный подарок. Вот оно, кем был его сын, — носителем светлых идеалов! А он, отец, не только не знал родного сына, его души, но даже обвинял и проклинал его в своем сердце. Грешен, грешен я, господи!.. Невдомек мне было, несчастному, для чего Сантур проедает отцовское состояние, обманывает и грабит людей.
«Революция» — вот, оказывается, к чему стремился Сантур, вот чему посвятил себя, из-за чего подвергался опасностям, попал в тюрьму, сидел в одиночке, объявил в знак протеста голодовку…
Но не из тех был Ерванд Якулыч, чтоб потерять от радости голову. Надо было действовать — и действовать с умом. У него и в мыслях
— Эх, чего уж там… Ушли все мои денежки, — вздыхая, говорил он всем знакомым. — Разве Сантур мой мог что-нибудь оставить — все на революцию отдал, ничего не пожалел…
— Благодари бога, Ерванд Якулыч, за такого достойного сына.
— Да, только одно у меня и осталось, — это мой сын Сантур.
— Ты не беспокойся, Ерванд Якулыч, снова поднимешься, все вернешь. Мы тебя так не оставим… только бы сын твой был с нами подобрее… А то совсем задушили нас эти проклятые налоги, вздохнуть не дают. Не теснил бы он нас с этими патентами-матентами, а мы, поди, сам знаешь…
Ерванд Якулыч многозначительно качал головой, давая понять, что все это не так просто, что Сантура-де надо как следует ценить, а ему, Ерванду Якулычу, надо помочь по-настоящему стать на ноги.
И вот Ерванд Якулыч, человек, пострадавший за революцию, открыл в одном из глухих уголков города небольшую кожевенную лавочку: в те дни это еще было можно. Войдешь в нее — будто и нет ничего: всего несколько пудов кожи, два-три ящика мелких, похожих на мышиные зубы, сапожных гвоздей, белые деревянные гвоздики-шпильки, дратва, воск… И все-таки лавочка эта ни минуты не пустовала — здесь совершались все связанные с налогами и патентами сделки, о которых, как клялся и божился Ерванд Якулыч, Сантур не имел ни малейшего понятия. Просто сам Ерванд Якулыч, по доброте душевной, помогал плательщикам налогов, чтобы потом им легче было договориться с сыном.
Да и мог ли Сантур снизойти до всех этих путаных грязных расчетов. Ведь он с каждым днем поднимался все выше, завоевывал имя и положение. Теперь ходили даже слухи, что в свое время он заставил отца купить фаэтон с огненными скакунами, потому что ему не раз приходилось участвовать в крупных экспроприациях.
— Ах, если бы вы знали, как утекали через его руки мои денежки, — довольно беззлобным тоном «признавался» Ерванд Якулыч в разговорах с приятелями.
— Да, никому так не повезло, как Ерванду Якулычу, — замечали они. — Но молодец у него Сантур!.. Не парень, а меч обоюдоострый…
И верно, на что было жаловаться Ерванду Якулычу? Теперь, когда он выходил из дома, дворник Кудрат сходил с тротуара и вытягивался перед ним столбом. Ерванд Якулыч медленной, тяжелой походкой, заложив руки за спину, проходил мимо смущенного, чувствовавшего себя преступником дворника и словно говорил всем своим ехидно-высокомерным видом: «Ну, что, Кудрат, видел?»
«Видел, хозяин, видел», — боязливо мигая, без слов отвечал ему дворник.
Ерванду Якулычу казалось, что жизнь его теперь будет катиться вперед как по рельсам и что он каждый вечер будет возвращаться домой из своей лавчонки в счастливом состоянии человека, сорвавшего хороший куш за карточным столом.