Пути истории

Дьяконов Игорь Михайлович

Но если рабовладельческая формация была не рабовладельческой, то и феодальная была не феодальной. Маркс ввел понятие «феодализм» в качестве одной из ступеней исторического процесса Западной Европы потому лишь, что в середине XIX в. имел смутные сведения о средневековом обществе Восточной Европы и Азии. Феод — земельное владение или право на доход, пожалованное сюзереном вассалу под условием несения службы и уплаты дани сюзерену. Это — система организации средневекового господствующего класса, характерная для Западной Европы до эпохи абсолютных монархий, но совершенно несвойственная едва ли не большинству средневековых обществ за пределами западноевропейской политической традиции. Поэтому называть всякое средневековое общество феодальным значит подравнивать весь мир под Европу. Вряд ли этот термин заслуживает увековечения.

В отличие от феода отношения труда и капитала имели и имеют всемирно-исторический характер. Однако если капитал, как и рабство, может существовать и существует в разных исторических «формациях», то капитализм как система есть, несомненно, явление, возникшее только после средневекового общества. Но можно

ли обозначать термином «капитализм» общество, в котором не только капиталисты, но и пролетарии находятся в меньшинстве, а большинство общества занято в сфере обслуживания? Между тем именно таковы наиболее развитые современные общества. Западная наука называет их постиндустриальными, мы же должны, очевидно, рассматривать их как посткапиталистические.

Отметим, что Маркс, намечая норму прибавочной стоимости (ориентировочно 100%), давал (в первом томе «Капитала») в сущности только прикидку. Помимо этого, из третьего тома «Капитала» мы узнаем, чти эти 100% вовсе не присваиваются капиталистом для собственного потребления. За счет них делаются расходы на обновление оборудования, рекламу, земельную ренту, погашение кредита и т. п. Если, как рекомендовали фанатичные руководительницы рабочих кружков, отобрать прибавочную стоимость у капиталистов, то, во-первых, у новых хозяев остались бы все те же производственные расходы, а во-вторых, и оставшиеся 3—5% дивидендов, реально присваиваемых немногочисленными капиталистами, не могли бы быть разделены между многочисленными трудящимися (повышая их заработную плату на доли процента), но должны были бы тратиться на содержание администрации, осуществляющей все эти косвенные производственно необходимые операции, — что мы и увидели в обществе, построенном марксистами, где присваивается не только прибавочный, но и значительная часть необходимого труда.

Поставим вопрос: может ли в современном так называемом. «капиталистическом» обществе не только класс капиталистов, но и вся гигантская сфера обслуживания содержаться лишь за счет прибавочной стоимости, создаваемой трудом столь малочисленного пролетариата? Величина стоимости товара определяется количеством труда, общественно необходимого для его производства. Между тем общественно необходим для производства товара не только труд токаря, обрабатывающего резцом металл, или кочегара, подбрасывающего уголь в топку, но и труд изобретателя, в результате которого может быть изготовлен резец или сооружена печь, а стало быть, и труд ученого, который создает предпосылки для производственных изобретений, разрабатывая фундаментальные исследования, — т. е. труд не только синих, но и белых воротничков. И если величина стоимости измеряется рабочим временем, то в него надо включать и время, израсходованное на создание самой возможности для рабочего действовать непосредственно у станка, в том числе затраченное на труд в сфере фундаментальных наук.

Марксистская теория формаций в том виде, какой она приняла к исходу XX столетия, имеет еще один существенный недостаток: в ней не предусмотрен явственный механизм перехода от одной общественно-экономической формации к другой. Но возникшее несоответствие между развитием производительных сил и характером производственных отношений не приводит к смене так называемых «формаций» автоматически. На вопрос о механизме перехода марксизм XIX и первой половины XX в. отвечал, что им является революция, т. е., иначе говоря, насильственный переворот: «насилие — повивальная бабка истории». Это, однако, во всемирно-историческом плане неверно. Маркс знал, что насильственный переворот не отделяет ни древность от первобытности, ни средневековье от древности. Что же касается капитализма, то это всемирно-историческое явление наступило в результате революции только в одной-единственной стране — во Франции; о вероятных причинах этого мы скажем ниже. В Англии буржуазная революция произошла в XVII в., промышленный переворот, т. е. переход от одного типа производства к другому,—в конце XVIII — начале XIX в., а реальная власть перешла к классу буржуазии лишь после парламентской реформы 1832 г., да и то не сразу. В России капитализм начал пускать корни после реформ 1860-х годов, а класс буржуазии мог бы прийти к власти в результате Февральской революции 1917 г., но не пришел. В Германии капитализм установился в результате реформ, в Америке, в Италии — в результате освободительных войн, которые никак нельзя назвать революциями в точном смысле слова. А в Египте? А в Скандинавии? А в Таиланде?

На самом же деле, для того чтобы народные массы устремились на создание новой системы производственных отношений, нужно, чтобы их социально-психологические ценности превратились в антиценности, а антиценности — в ценности. Иначе несоответствие производительных сил производственным отношениям приводит только к долгому застою.

Кроме того, чтобы установились новые производственные отношения, необходимо введение принципиально новых технологий, в особенности технологии производства оружия.

Принимаем ли мы научную доктрину марксизма или не принимаем, но исторический процесс в любом случае остается естественным процессом, который, безусловно, имеет свои закономерности. История — сложный процесс, в котором социально-экономическое развитие неотделимо ни от развития технологического, ни от развития социально-психологического. Тут не надо шарахаться из одной крайности в другую. Если созданная в XIX в. историческая теория марксизма, одного из великих учений прошлого столетия, в конце XX в. обнаруживает целый ряд существенных недостатков, то это не значит, что для объяснения исторического процесса нужно сейчас же броситься искать все ответы, скажем, в православии, хотя христианство, безусловно, имеет свою теорию истории, кстати сказать, заметно повлиявшую на марксизм, да и на другие социальные теории XIX в.

В наше время все концепции исторического

развития имеют один важнейший, коренной недостаток. Все они построены на идее прогресса, причем прогресса, ничем не ограниченного во времени. Эта идея уходит корнями именно в христианскую концепцию будущего — «Царства Божия на земле», которая, в свою очередь, восходит к историзму, свойственному предку как христианства, так и ислама — иудаизму [4] . Она была совершенно не свойственна ни античной философии, ни философии эпохи Возрождения в Европе. Мы не встречаем ее ни у Монтеня, ни у Спинозы, ни у Декарта, ни у Лейбница, и только в совершенно зачаточном виде она присутствует у Ф. Бэкона.

4

См.: «История древнего мира». Под ред. И. М. Дьяконова, И. С. Свенцицкой и В. Д. Нероновой. 3-е изд. Т. III. М., 1989, с. 152 (глава написана по материалам С. С. Аверинцева).

Вплоть до XVIII в. европейские мыслители единодушно считали высшим достижением исторического процесса античность. Идея о том, что человечество вечно улучшается, может быть прослежена до энциклопедистов середины XVIII в. — Дидро и д'Аламбера [5] , но концепция последовательных определенных этапов бесконечного прогресса, при котором следующий за нашим, еще не достигнутый этап истории будет наиболее совершенным, была впервые сформулирована маркизом де Кондорсе, активным участником Французской революции. Мы находим ее в работе «Опыт исторической картины прогресса человеческого духа», опубликованной посмертно в 1795 г. (Кондорсе умер в тюрьме).

5

Мы привыкли (и справедливо) считать энциклопедистов антиклерикалами, но, может быть, не так уж несущественно, что и Дидро, и д'Аламбер были воспитанниками янсенистов, т. е. католиков, находившихся в оппозиции к папству и подчеркивавших значение свободы человеческой воли в противовес всеобщей безнадежной предопределенности. Влияние христианских ценностей на энциклопедистов вряд ли можно оспаривать.

От Кондорсе тянется нить к социалистам-утопистам, и прежде всего к Сен-Симону, который представлял себе историю как смену позитивных и негативных эпох с постепенным усилением позитивного начала. А от Сен-Симона путь вел к Марксу. Другим источником идеи прогресса является философия Гегеля, еще непосредственнее воздействовавшая на Маркса, который в молодости и был гегельянцем. Сам же Гегель начинал свою деятельность как лютеранский теолог и автор книги «Дух христианства»; он всегда оставался верующим, хотя его далеко не сразу сложившаяся философия как бы освободилась от прямого богословского влияния. Гегель оказал огромное влияние не только на Маркса [6] , но и на всю философскую мысль XIX в. Проповедниками идеи прогресса явились такие очень влиятельные философы первой половины — середины XIX в., как Огюст Конт, Герберт Спенсер (для которого прогресс был «не случайность, а необходимость») и Джон Стюарт Милль. Неограниченность и бесконечность прогресса казались чем-то само собою разумеющимся людям второй половины XIX и всего XX века, и это несмотря на сформулированный еще в 40-х годах XIX в. Майером, Джоулем и Гельмгольцем закон сохранения энергии. Ничем не ограниченный, вечный прогресс (предполагающий, конечно, затрату энергии) есть случай вечного двигателя и противоречит этому основному закону природы. И в том заключается надежда человечества, поскольку «неограниченный» технологический прогресс уже привел человечество на грань экологической гибели, чего не предвидели ни Маркс, ни другие мыслители истекших полутора веков. Вообще само понятие «прогресс» внутренне противоречиво, потому что из закона сохранения следует, что всякое одностороннее прибавление оплачивается потерями с другой стороны, т. е. всякий прогресс есть тем самым и регресс: нет прогресса без потерь, и чем больше прогресс, тем больше потери. Абсолютно неподвижное гармоничное будущее, будь то «Царство Божие на земле» или коммунизм невозможно по законам физики [7] .

6

Как известно, марксизм имеет «три корня и три источника» — классическую немецкую (читай: гегелевскую) философию, английскую политическую экономию (читай: Адам Смит) и французский утопический социализм (читай: Сен-Симон; Фурье не сыграл тут большой роли). В нашем изложении мы не касались Адама Смита. Он тоже различал три этапа в развитии государств — сельскохозяйственный, промышленный и внешнеторговый. Однако он говорил (в IV книге «Богатства народов») только о наибольшей «естественности» первого этапа и ие предсказывал будущей общественной гармонии. Поэтому для понимания марксистской теории истории нам важны только сен-симонизм и гегельянство.

7

Если по ходу человеческой истории можно говорить о каком-либо действительно линейном прогрессе, то это прогресс технологический. Именно его позитивисты XIX —начала XX в. напрямую отождествляли с прогрессом самого человечества. Молчаливо предполагалось, что чем лучше человечество технически вооружено, тем более комфортна жизнь и тем: самым меньше всяческого, в том числе социально-психологического и эмоционального, дискомфорта. На самом деле и эта связь не такая уж прямая, и плата за этот прогресс растет и растет: разрушается среда обитания человечества, беднеет эмоциональная жизнь, исчезают традиционные культурные ценности, и не только тысячи биологических видов, но-и многие народы Земли.