Пути истории

Дьяконов Игорь Михайлович

В дальнейшем хозяйства первого сектора стали собственностью государства, хозяйства же второго (общинно-частного) сектора остались под верховной собственностью территориальных общин и во владении глав семей; практически такое владение отличалось от полной собственности лишь тем, что пользоваться и распоряжаться землей по своей воле могли только члены территориальных общин (соседских, сельских, затем и городских).

Общинники, т. е. свободные члены хозяйств общинно-частного сектора, как правило, работали на земле сами и с помощью только членов своей семьи. Однако в пределах домашних общин, и в особенности между родственными домашними общинами, существовало имущественное неравенство. Оно зависело от социального положения глав отдельных семей (так, некоторые общинники были жрецами, старейшинами и т.п.), от случайной удачи или неудачи, от умения отдельных членов распорядиться своими средствами, так как движимое имущество, в отличие от дома или поля,

принадлежало лично каждому члену семьи в отдельности. Некоторые семьи общинников — на основе обычаев взаимопомощи или же давая продукты в долг менее удачливым однообщинникам — могли пользоваться и чужим трудом; иногда имелись и рабы, о которых речь пойдет ниже.

Люди, расселенные на землях, ставших впоследствии государственным сектором, могли только условно владеть землей. Она давалась им для пропитания и как плата за службу или работу индивидуально, на малую, а не на большую семью, т. е. «сыновья и внуки несли службу отдельно от своих отцов и дедов. У каждого из них земля могла быть отобрана или заменена на другую по усмотрению администрации. Многие работники государственного сектора земли вообще не получали, а получали только паек. Однако и среди государственных людей были состоятельные по тем временам личности, пользовавшиеся чужим трудом и имевшие рабынь и рабов. Это были чиновники, военная верхушка, квалифицированные ремесленники. Им выделялась также некоторая часть продукта, созданного земледельческими работниками храмового или правительственного хозяйства. Они могли иной раз очень высоко подняться по служебной лестнице, именно из их числа в основном пополнялся административный аппарат; некоторые из них, хотя и не имели своей земли в собственности, фактически управляли хозяйствами государственного сектора. Но среди государственных людей были и собственно рабы и особенно рабыни, которых можно было покупать и продавать.

Таким образом, общество, сложившееся в III тысячелетии до н. э. вдоль нижнего Евфрата, разделилось на сословия.

К одному из них принадлежали члены свободных общин, участвовавшие в общинной собственности на землю и обладавшие правами общинного самоуправления, а первоначально и правом избрания вождя-правителя.

К другому сословию принадлежали члены персонала храмового или правительственного хозяйства, лишенные собственности на средства производства, владевшие землей только с условием служить и работать или вовсе не владевшие и получавшие только паек. Но в числе их могли быть также администраторы.

Кроме того, были рабы, которые стояли как бы вне сословий, поскольку с ними можно было в принципе обращаться как со скотом. Но по существу и они представляли собой особое, бесправное сословие.

Таково было деление общества, как оно социально-психологически сознавалось самими древними.

Обратим особое внимание на рабов, которые не только были лишены собственности на средства производства, но и сами являлись собственностью эксплуатирующих; таким образом, они были как бы живыми орудиями труда. Именно эксплуатация рабов была наиболее полной, а следовательно, наиболее желанной для господствующего класса любой фазы исторического процесса. Производительность рабского труда в третьей фазе при постоянном наблюдении за ним и при тогдашних крайне примитивных орудиях труда пока еще существенно не отличалась от производительности труда крестьянина-общинника, но раб не смел иметь семью, а те члены эксплуатируемого класса, кто не являлся собственно рабами, должны были содержать и семью на свой паек или урожай с надела. Для хозяина было удобнее не давать рабу прокорма на семью и ежедневно заставлять больше работать. Это было выгодно, и при всяком удобном случае хозяева во все эпохи старались и других эксплуатируемых лиц превращать в настоящих рабов. Но институт рабства был прежде всего изучен для эпохи древности. Поэтому в марксистской историографии древнюю экономику мы до сих пор называли рабовладельческой, а подневольных людей третьей, да и четвертой фазы часто обозначали как класс рабов «в широком смысле слова», что вряд ли можно считать приемлемым. Рабство не есть диагностический признак какой-либо определенной фазы исторического процесса.

На самом деле в ранней древности максимальная, «классическая» эксплуатация рабов была, как правило, неосуществимой. Обратить в рабство пленного мужчину при том вооружении, какое имел воин ранней древности, было делом затруднительным. Обратить однообщинника в полного раба тоже было нельзя, потому что он был связан родственными и культовыми узами с другими общинниками, и они приходили ему на помощь. Например, в течение около тысячи лет в долине нижнего Евфрата общинники добивались периодического освобождения всех своих земляков, попавших в рабство за долги. Если даже иноземец был взят в плен в бою, все равно насильственно заставить его работать было трудно и небезопасно, если только не создать для него сколько-нибудь сносные условия существования.

В частных хозяйствах у общинников не было возможности выделять пленным

еще особый надел, не было и возможности держать пленных рабов под охраной на полевых работах. Поэтому здесь могло существовать только патриархальное рабство. Это значит, что из пригнанного полона в дом брали либо девушек и молодых женщин (с которыми рабовладельцы приживали детей), либо мальчиков, которые были в таком возрасте, что могли привыкнуть к дому и почувствовать себя принадлежащими к нему. Рабыням и рабам поручали преимущественно тяжелую работу в самом доме (лепить горшки, ухаживать за скотом, прясть и ткать, варить пищу, молоть зерно между двух камней — это был особенно тяжелый труд — и т.п.). В поле мальчикам-рабам и рабыням поручалась подсобная работа вместе с членами семьи — погонять волов, полоть, жать, вязать снопы, — но пахота и сев им не доверялись. Труд рабов в доме спорился не только потому, что они были под постоянным наблюдением хозяев, но и потому, что они участвовали с хозяевами в одном общем производственном процессе; немаловажным было и фактическое родство многих рабов со своими хозяевами, а также незначительная разница в бытовых условиях между хозяевами и рабами; сами хозяева тоже питались скудно, одевались более чем скромно. Мелкому хозяйству, будь то на «своей» (общинной), будь то на казенной (храмовой, дворцовой) земле, рабов много и не требовалось — можно было обойтись и без них.

На храмовой земле работников требовалось много, но держать на полевых работах целые отряды рабов было невозможно — не хватило бы надзирателей. В то же время здесь не было и «хозяйской» семьи, которая могла бы сама пахать и сеять. Поэтому в рабском положении тут держали обычно только женщин, а мужчин-пленных и детей рабынь приравнивали к остальному трудящемуся персоналу больших хозяйств; этот персонал мог происходить из числа младших братьев в обедневших домашних общинах, из беглецов, искавших убежища под защитой храма или соседского вождя — либо при разгроме их родного города, либо в случае катастрофической засухи или наводнения у них на родине и т.п. Не исключена возможность, что когда-то община не только выделила землю храмам и вождям, но одновременно и обязала часть своих членов работать в храмовых и пра-вительских хозяйствах. Таким образом, получали ли работники государственного сектора только паек или еще и земельный надел, они (хотя и подвергались эксплуатации путем внеэкономического принуждения и были лишены собственности на средства производства) все же были не совсем в рабском положении.

Они не обязательно происходили из пленных, даже чаще это были местные жители. Им разрешалось иметь движимое имущество, а нередко свой дом и семью и даже изредка скот — все это, правда, не в собственности, а в условном владении. Так как им не разрешалось покидать имение, в котором они работали, то их нередко обозначают как крепостных. Но поскольку они не имели собственности на средства производства, они отличались от средневековых зависимых крестьян, так как находились все-таки в зависимости, сходной с рабской. Поэтому во избежание путаницы мы и будем здесь и далее называть их тем термином, которым в Греции называли государственных рабов, посаженных на землю и имевших собственное хозяйство: илоты.

Илоты в нашем понимании представляют собой эквивалент патриархальных рабов в пределах государственной собственности.

Опираясь на персонал постепенно захваченных ими в свои руки мощных государственных хозяйств, правители отдельных номов или городов-государств создавали многочисленные дружины, независимые от совета, народного собрания и других общинных органов самоуправления. Это позволило правителям, поддержанным группировкой бюрократии, созданной из их личных приверженцев, стать выше отдельных номов и создать деспотическую, т. е. не ограниченную никакими другими законными органами, единую царскую («княжескую») власть, и притом в пределах всей ирригационной сети Нижней Месопотамии — страны между реками Тигр и Евфрат. Соответственно в государственном секторе создается тогда же единое царское («княжеское») илотское хозяйство, поглощающее хозяйство храмов. Частные хозяйства внутри общинного сектора и при описываемом пути развития общества все же сохраняются. Заметим, что степень их вовлеченности в товарный обмен все время остается низкой.

При этом вследствие сезонного характера земледелия, составлявшего экономическую основу общества, более слабые хозяева не могли обходиться без регулярных натуральных кредитов, предоставляемых более знатными и сильными хозяевами. Это привело к развитию, ростовщичества, настоящего бича большинства обществ третьей фазы, и содействовало хроническому застою в экономическом развитии.

Кроме того, в ходе дальнейшей истории выяснилось, что содержание государственного сектора за счет ведения им самим собственного хозяйства с помощью больших масс эксплуатируемых рабского типа не только в третьей фазе, но и во все эпохи было нерентабельным: оно требовало слишком больших непроизводительных затрат на управление и надзор. С середины II тысячелетия до н. э. государство начинает взимать прямые налоги и дань со всего населения.