Пути небесные. Том 2
Шрифт:
Когда пили утренний чай и Даринька вся была в мыслях о предстоящей поездке в Высоко-Княжье, Виктор Алексеевич спросил:
— Так тот бутошник на мосту тогда… показался тебе похожим на святого?..
— Да-да, очень похож!.. Так жалею, не повидала его, не отблагодарила. А почему ты спрашиваешь?..
— Да разыскать бы его хотел, наградил бы… золото мое спас.
— Да, сохранил Господь. Помню, когда я бежала к Москве-реке, «Богородицу» все читала… и ему помолилась, прощения просила, все в себе повторяла: «Ты видишь, некуда мне теперь…» — сказала она с болью.
Он взял ее
— Как свежестью от тебя… какие приятные духи.
— А я с Уютова не душусь, забыла духи.
— Что ж не купишь? Вот что. Ты еще не вполне отдохнула, мне по делам надо, отложим поездку до завтра. А сейчас сделаем маленькую прогулку. На Воробьевку опять, хочешь?..
Она вспыхнула, вспомнив, и смутилась.
— Забыла я про грибы!.. — воскликнула она.
Грибы в платочке нашлись под креслом. Сколько переломалось!.. Вызвала номерного и велела сейчас же пожарить их в сметане. Ей казалось, что нельзя бросить эти грибы: что-то важное связывала она с ними. Грибы в сметане были необыкновенно вкусны, пахли березами, Воробьевкой, ожидающейся радостью какой-то…
— Может быть, что-то приятное узнаем… — сказал Виктор Алексеевич, — тебе не мешает прокатиться.
Что «приятное» — не сказал.
Повез тот же кучер Андрон, «счастливый», — «к Каменному мосту!». У моста они сошли. Виктор Алексеевич попросил показать то место. Это был первый выступ, справа, ко Храму Христа Спасителя. Они постояли, смотря на обмелевшую реку, на зеленые косы речной травы, струившиеся по дну.
— С такой высоты!..ты бы об лед расшиблась!.. — сказал Виктор Алексеевич в ужасе.
— Тогда вода близко совсем была… — сказала Даринька и перекрестилась. — У меня кружится голова, пойдем. Видишь, часовня на уголку? Это- Николая Чудотворца. Всегда с тетей заходили, как проходили мимо.
— Вот как, — удивился Виктор Алексеевич, — е м у часовня здесь!..
— Вон, голубая, на углу. Образ снаружи. Тот бутошник страшно похож был на этот образ… вот закрою глаза — и вижу…
Они перешли мост и на углу, налево, увидели часовню, пристроенную к углу дома, смотревшую как раз на мостовой въезд. В ее стене, на Всехсвятский Проезд, помещалась икона Николая Чудотворца. Угодник был облачен в серебряную ризу, в митре; в левой руке Евангелие, правая — благословляет. Долго смотрели они на образ, на изображение строгого лица, в седой бородке, с резко означенными морщинами сумрачного чела.
Даринька хотела отслужить молебен, но иеромонаха не было, сидел у тарелочки за столиком старенький монах. Она подала на блюдечко и просила отслужить благодарственный молебен, «за спасение», когда будет иеромонах.
— А теперь надо отыскать того бутошника, — сказал Виктор Алексеевич и спросил стоявшего на посту городового, есть ли у них в квартале старичок бутошник. Тот ответил, что старичка у них нет. А года два-три тому? Он не знал, здесь он другой год только.
Управление квартала было на Знаменке. Поехали на Знаменку.
В управлении сказал им квартальный пристав, что и два года тому старичка не было, место это ответственное, приречное, у Кремля, — назначают сюда народ здоровый, бравый. Здесь он пять лет, не помнит никакого старичка. Да
Тут старик письмоводитель, с кривым глазом, вспомнил, что был у них в штате заслуженный старший городовой, фельдфебель Розанчиков, Николай Акимыч, тому лет шесть помер от тифозной горячки в Голицынской больнице, — «торжественно поминали, всем кварталом, очень был уважаемый-с». Вспомнил и пристав, что был наряжен на похороны «для оказания чести», за заслуги. Припомнил даже, что и самого Розанчикова видал вживе, теперь отлично помнит. «В приезды Государя старика наряжали в Кремль, на дворцовый пост».
— Он… этот старичок… небольшого роста, широкий такой?.. — в сильном волнении спросила Даринька.
— Как раз, — сказал пристав, — в медалях весь, солидный.
— Грозный был, — подтвердил письмоводитель. — У него ни-ни!.. Сбиток, бородка аккуратная, седенькая, всегда подравнивал, в аккурате себя держал. Все его так и величали — Микола-Строгой.
— Это о н!.. — воскликнула Даринька, — И глаза… строгие у него, да?..
— Так точно, сударыня, строгой глазом, сурьезный был… у него ни-ни! — погрозил письмоводитель гусиным перышком. — На что воры, а и те уважали, не беспокоили. Как Акимыч на посту, спи спокойно, воры и район его не переступали, из уважения. Так и говорили: Микола-Строгой, заступа у него какая!.. с ним беспременно влипнешь.
— Да?!.. — вскрикнула Даринька, — З а с т у п а?.. так и говорили?..
— Сам слыхал-с, от воров слыхал. Страшились… на Угодника очень смахивал, строгого когда пишут.
— Был похож?!.. на Угодника?!!..
— Вылитый! Наш приход, угол Волхонки и Знаменки, против Пашкова дома, как раз и именуется Микола-Строгой. Можете официально убедиться.
Виктор Алексеевич не знал, что думать, стоял-слушал, растерянный.
— И это точно, что помер в семьдесят первом году? — спросил он.
— Глядите-с, вот она, книга… за семьдесят первый год. «Скончался…» Ошибки тут быть не может.
Он показал перышком на листе.
— Так что это уж не наш Микола-Строгой спас ту девицу, — хитро прищурив глаз, проговорил письмоводитель и раздумчиво почесал нос перышком, — а… д р у г о й!.. — значительно выговорил он и подкачнул головой, — будто и он, наружностью-с. Такое не раз бывало, и слышать доводилось… и в книгах написано, под цензурой. Удивляться тут нечему, известно по всем местам.