Пути непроглядные

Мистунина Анна Владимировна

– Я ни разу не видел, чтобы он вообще что-нибудь делал, такое, что можно было бы потрогать. Говорят, чудеса даются только святым, а я грешник. Я с самого начала не годился в монахи, думал не о том, о чем нужно и вообще… Ладно. Я верю, потому что… Мы живем, воюем, убиваем, ненавидим, едим и пьем и в конце концов умираем, а потом что? По вашей вере в другом мире будет то же самое. Один старый монах, отец Кронан с ним дружил, он писал книгу о разных верах. Путешествовал в Канарк, к раскам и затаринцам, был за морем, у эливсинцев и дальше, до самого Кемета. Его везде считали сумасшедшим, поэтому не трогали. Так вот он рассказывал, что

у всех народов веры сходные. Канарца ждет посмертный пиршественный зал с богами и героями, данка – бесконечное сражение и бесконечная добыча. Везде почти одно и то же. Бесконечно, всегда есть, пить и убивать. Не скажу, что мне такая жизнь не нравится, но… все-таки я хочу надеяться на другое. На тот Надзвездный свет, где правит Мир. На то… в общем, на это все. Я непонятно говорю, наверно…

Он замолчал. Стоит ли объяснять кому-то, если не можешь толком объяснить самому себе? Отец Кронан бы смог. И Одо, наверное, смог бы. И даже Твилл. Все они знали свою сторону и держались ее – не так, как Рольван, чьи мысли вечно расходились со словами и тем более с делами.

– Надзвездный свет, говоришь? – задумчиво спросила Игре.

– Так его называют.

– И что же там?

– Там все будет по-другому.

Дрейвка насмешливо фыркнула:

– И что же ты там будешь делать, если не есть и не сражаться? Насиловать девственниц?

– Нет! Игре, ты смеешься надо мной? Ты ведь не была…

– Да еще как смеюсь! – и она звонко расхохоталась. – Это же сказка, дурачок. Ну хорошо, а если ты не будешь достоин этого своего света? Что тогда?

– Отправлюсь в Подземный мрак.

– Только и всего, правда? И ты еще говоришь мне, как мне поступать с моими богами!

– Вообще-то я говорил о том, как они поступают с тобой.

– Это не твое дело, – резко, со злостью сказала она, и стало ясно, что насмешки были всего лишь попыткой отплатить Рольвану за его слова. На душе у Игре было совсем не весело. – Я сама разберусь со своими богами, не волнуйся. И не воображай, что имеешь теперь на меня какие-то права.

– Даже и не думал об этом, – вздохнул Рольван, который только об этом и думал.

Он не пытался сблизиться с нею за время пути, не донимал разговорами и признаниями, и, наверное, поэтому Игре постепенно оттаяла и держалась проще, чем когда-либо раньше. Оставалась, по обыкновению, молчаливой и отстраненной, но все чаще, вдруг оборачиваясь, Рольван ловил на себе ее взгляд. В таких случаях Игре сердито отводила глаза, а он делал вид, будто ничего не заметил. Время шло, и лето уже близилось к концу, когда однажды утром они выехали из леса на край верескового поля, к ожидающим серым громадам Круга богов.

Игре придержала кобылу, и Рольван остановился с нею рядом. Пригляделся.

– Не знаешь, кто убрал тела?

– Те, кто приходят сюда поклоняться.

– Дрейвы?!

Игре досадливо повела плечом.

– По-твоему, все, кто молится богам, дрейвы? – спросила она в точности, как некогда ее брат. – Простые люди, жители этих мест. Они приходят просить об урожае, о своих овцах и своих детях. Мы, дрейвы, нужны, чтобы донести их молитвы и вернуться с ответом.

– Вот почему ты не можешь уйти во Врата.

Она кивнула:

– Пока в Лиандарсе остается Верховный дрейв, эта земля под охраной богов. Даже сейчас, когда все меняется. Если я уйду или умру, не обучив преемника…

– Тогда что, Игре?

– Не знаю. Наверно, старое умрет вместе

со мной и уже никогда не вернется.

Такая усталая печаль была в ее голосе, что Рольван не выдержал:

– Мне так жаль, Игре, если бы ты только знала! Если бы я понимал тогда…

Она обернулась, и Рольван смолк под ее тяжелым взглядом.

– Тогда что? Не стал бы нас убивать? Это была война, и вы победили. Не о чем жалеть. Поехали.

Усеянные синевато-красными цветами вересковые стебли покачивались на ветру, пахли медом и близкой осенью, как будто и не было совсем недавно здесь все покрыто нечистью и слизью. Массивные тени камней тянулись навстречу, осеняли нахоженную тропу. Живая тишина переливалась птичьими трелями, деловитым гудением пчел и шелестом листвы за спиною. Рольван последовал за дрейвкой, и сердце его невольно замирало при мысли, что вот сейчас уже, возможно, придется идти во Врата. Он все еще не был к этому готов, и понятно – когда не имеешь никакого представления о том, что тебя ждет, что следует сделать, чтобы можно было сказать: вот, все, я готов? Он так и не смог найти ответа, и Игре ничем ему не помогла. Она и сама словно пробиралась на ощупь, скорее догадываясь, чем зная свой следующий шаг, и прятала слабость за напускной самоуверенностью, но Рольван теперь научился лучше ее понимать. Во всем этом деле они были двумя детьми – оба отчаянно нуждались в совете и наставлении, оба вынуждены были обходиться своими собственными скудными догадками.

У границы внешнего круга Игре спешилась и взяла свою кобылу под уздцы. Рольван с двумя конями последовал за нею к знакомым каменным громадам в сердце святилища. Когда она оставила кобылу и пошла вперед, у него от волнения перехватило горло, но Игре не пока что не спешила петь заклинания и делать надрезы на своих ладонях. Лишь раскинула руки, будто желая обнять один из жертвенных камней, и опустилась на колени.

Рольван остался у границы внутреннего круга. Он ощущал чье-то присутствие совершенно ясно, так же, как солнечный свет, давящую тяжесть камней и бегущие по телу струйки пота. Лошади оставались спокойны – совсем не так они вели себя при появлении созданий тьмы, и это лучше всего показывало, что невидимые, явившиеся сюда встретить Игре, были не призраками, но богами.

Чем дольше оставалась коленопреклоненной дрейвка, тем острее Рольван чувствовал устремленные на него взгляды. Невидимые явно ждали чего-то, но – он расправил плечи и поднял голову – склоняться перед их таинственной силой у него не было ни малейшего желания.

Ощущение стало почти невыносимым, потом резко исчезло – как будто он изо всех сил подпирал плечом дверь, а кто-то силился открыть ее с другой стороны, но отступил, а Рольван все еще не понял, что борьба окончена, и продолжал держать. Лишь когда Игре поднялась и зашагала обратно, он смог наконец выдохнуть.

На губах Верховной дрейвки играла усталая улыбка.

– Что теперь? – спросил ее Рольван, когда Игре подошла и погладила потянувшуюся навстречу Тику.

– Все хорошо, – сказала она. – Но придется ждать. Через девять дней, в ночь Лафада, я открою Врата.

– Ждать? – он и сам не понял, обрадовала или огорчила его эта новость.

Игре сощурилась, как всегда, если собиралась сказать нечто неприятное. Рольван вздрогнул от ее слов:

– В праздник преграда тончает. Но я могу отрыть их и раньше – только тогда придется найти кого-нибудь для жертвоприношения.