Пути-перепутья

Фонтане Теодор

Он обнял ее.

–  Какая ты хорошая!

Но Лена продолжала все так же спокойно:

–  И раз у меня легко на сердце, я хочу не упустить случая и все тебе высказать. Собственно, я не скажу ничего нового, только то, что всегда говорила, еще позавчера говорила, во время неудавшегося пикника, и потом, когда мы прощались. Я знала, что так будет, с самого начала, вот и вышло по-моему - чему быть, того не миновать. Если человек видел прекрасный сон, ему следует возблагодарить господа и не жаловаться, что сон кончился и началась явь. Сейчас очень тяжко, потом все забудется - или стерпится. И настанет день, когда ты вновь почувствуешь себя счастливым. А может, и я.

–  Ты думаешь? А если нет? Тогда что?

–  Тогда придется жить без счастья.

–  Ах, Лена, ты говоришь

так, будто счастье - это пустяк. На самом же деле это совсем не пустяк. Вот что меня мучит, и как хочешь, мне все кажется, что я причинил тебе несправедливость.

–  Эту вину я тебе отпускаю. Ты не причинил мне никакой несправедливости, не совращал меня с пути истинного, ничего мне не обещал. Я все делала по доброй воле. Я всем сердцем тебя полюбила, такая уж была моя судьба, и коли есть здесь чей-то грех, то это мой. И вдобавок такой грех, которому я рада, и могу повторять тебе это снова и снова - рада от всей души, ибо он был моим счастьем. За счастье надо платить, и я с радостью уплачу. Ты ничего не преступил и не нарушил, никого не оскорбил,- в крайнем случае лишь то, что у людей зовется нравственностью и приличиями. Так мне ли о том горевать? Нет. Все уладится рано или поздно, даже это. А теперь давай-ка повернем обратно. Гляди, какой туман. Госпожа Дёрр, верно, уже ушла, и мы застанем нашу добрую старушку одну. Она все знает и целый день твердила мне одно и то же.

–  А что?

–  Что так оно лучше.

Когда Бото с Леной вошли в дом, фрау Нимпч и в самом деле была одна. В комнате было тихо и полутемно, лишь пламя очага бросало отблеск на черные тени, исчертившие пол. Щегол уже давно заснул в своей клетке, только бульканье кипящей воды нарушало тишину.

–  Добрый вечер, матушка,- сказал Бото.

Старуха ответила на приветствие и хотела подняться со своей скамеечки, чтобы придвинуть кресло. Но Бото удержал ее на месте и сказал:

–  Нет, матушка, я сяду на старое место.- С этими словами он придвинул табуретку к огню и уселся.

Наступило недолгое молчание, потом Бото прервал его:

–  Я пришел сегодня проститься с вами и поблагодарить вас за все хорошее и доброе, чем так долго наслаждался в вашем доме. Да, госпожа Нимпч, я говорю от чистого сердца. С какой радостью я приходил к вам! Как счастлив был здесь! Но теперь я должен уйти, и мне хотелось бы сказать только одно: наверное, так лучше.

Старушка промолчала и кивнула одобрительно.

–  Но я ведь не навек исчезаю, и вас я не забуду. А теперь дайте мне вашу руку. Так. И доброй вам ночи.

Тут он резко встал и направился к двери, а Лена его обняла, и так они вместе дошли до калитки, не проронив по дороге ни слова. Только у самой калитки она сказала:

–  А теперь поскорее. Силы у меня на исходе, мне все-таки пришлось пережить два нелегких дня. Прощай, мой любимый, и будь счастлив, как ты того заслуживаешь, и так счастлив, как, благодаря тебе, была счастлива я. Тогда ты будешь истинно счастлив. Больше я ни о чем говорить не буду, не стоит слов. Так-то.

И она поцеловала его один раз и еще раз и закрыла за ним калитку.

На другой стороне улицы Бото оглянулся на Лену и хотел было вернуться к ней, обменяться еще хоть одним словечком, хоть одним поцелуем. Но она отрицательно замахала рукой. И тогда он продолжил свой путь вниз по улице, а она, положив голову на руку и руку на перекладину калитки, смотрела ему вслед своими огромными глазами.

Она еще долго стояла так, покуда звук его шагов но затерялся в ночной тишине.

Глава шестнадцатая

В середине сентября в Ротенморе - имении Селлентинов - состоялось бракосочетание, и дядюшка Остен, отнюдь не любитель красиво говорить, поздравил молодых, произнеся в их честь самую длинную здравицу из всех, когда-либо им произнесенных. Помимо того, день спустя «Крейццейтунг», среди прочих извещений фамильного характера, опубликовала и следующее: «Барон Бото фон Ринекер, поручик полка кирасир Его Величества, и баронесса Кете фон Ринекер, урожденная Селлентин, настоящим имеют честь известить о том, что вчерашнего дня они сочетались законным браком». Нетрудно

понять, что «Крейццейтунг» не имела широкого хождения в квартире Дёрров и в подведомственных им садовых угодьях, но уже на другой день пришло письмо, адресованное фрейлейн Магдалене Нимпч, с упомянутым выше извещением. Лена вздрогнула, однако успокоилась быстрее, чем, по всей вероятности, ожидал того отправитель,- судя по всему, какая-нибудь завистливая товарка. О том, что отправителя, точнее - отправительницу, следует искать именно среди последних, свидетельствовала приписка «Высокородной». Но именно эта дополнительная шпилька, долженствовавшая усилить боль, пришлась как нельзя более кстати и смягчила горечь, которую причинило бы это извещение при других обстоятельствах.

Бото и Кете фон Ринекер в день свадьбы отправились в Дрезден, счастливо избегнув соблазна предпринять поездку по неймаркским родственникам. И действительно, у них ни разу не было причины пожалеть о своем решении, особенно у Бото, который с каждым днем находил все больше приятности не только в красотах Дрездена, но и - что гораздо важнее - в обществе своей молодой жены, которая, казалось, даже не ведала, что такое каприз или дурное настроение. Она смеялась с раннего утра до позднего вечера и внутренне была такой же сияющей и светлой, как внешне. Все ее радовало, во всем она умела разглядеть хорошую сторону. Так, к примеру, в отеле, где они остановились, был кельнер с тупеем, напоминавшим гребень волны, когда тот рассыпается брызгами, и этот кельнер - точнее, его прическа - стал для нее источником нескончаемого веселья, настолько, что она, отнюдь не наделенная богатой фантазией, не уставала изощряться в самых неожиданных и красочных сравнениях. Бото радовался и смеялся вместе с ней, пока в один прекрасный день к смеху его не примешалось сомнение и даже неудовольствие. Он понял, что из всего случившегося или увиденного она способна воспринять лишь мелкое и смешное, и когда оба они после счастливого двухнедельного пребывания покинули Дрезден и отправились в обратный путь, один короткий разговор в самом начале поездки развеял его последние сомнения на этот счет. У них было купе на двоих. Миновав мост через Эльбу, они бросили прощальный взгляд на Старый город и на купол Фрауенкирхе, и тогда Бото взял ее за руку и спросил:

–  А теперь, Кете, скажи по чести, что тебе больше всего понравилось в Дрездене.

–  Угадай.

–  Ну, это не так легко, у тебя свои вкусы, и я понимаю, что относительно гольбейновской мадонны и церковных хоров тебя нечего и спрашивать.

–  Нечего. Ты прав. Впрочем, я не собираюсь томить ожиданием своего сурового господина и повелителя. Итак, мне больше всего понравились три вещи: во-первых, кондитерская на углу Альтмаркской площади и Шеффельгассе с поистине божественными пирожками и ликером. Сидеть в ней…

–  Но, Кете, там же нельзя было сидеть, там и стоять-то можно было с трудом, и каждый кусок приходилось брать с бою.

–  В том-то и суть, в том-то и суть, дорогой мой. Все, что приходится брать с бою…

И она, отворотясь, восхитительно надула губки и поддразнивала его до тех пор, покуда он не наградил ее искренним поцелуем.

–  Я вижу,- рассмеялась она,- ты признаёшь мою правоту. Тогда выслушай в награду второе и третье. Второе - это летний театр, где мы смотрели «Мосье Геркулеса» и где комик Кнаак отбарабанил марш из «Тангейзера» на рассохшемся карточном столе. В жизни не видела ничего смешнее, и ты, верно, тоже не видел. Умереть можно, до чего смешно… Ну, а третье… Третье - это «Вакх на козле» в Зеленом своде и «Собака чешется» Петера Вишера.

–  Так я и думал, и если дядюшка Остен об этом услышит, он с тобой тотчас согласится, и будет любить тебя еще больше, и будет еще чаще повторять: «Ну, Бото, твоя Кете…»

–  А ты против?

–  Конечно, нет.

После чего разговор на несколько минут прервался, оставив в душе Бото, при всей его склонности смотреть на молодую жену глазами любви, чувство, похожее на страх. Разумеется, молодая жена и не подозревала, что происходит у него в душе, она сказала только:

–  Я устала, Бото… Слишком много впечатлений… Лучше потом… Однако (поезд как раз замедлил ход) что за шум я слышу на перроне?