Пути-перепутья

Фонтане Теодор

–  О, вполне в ваших и только в ваших, господин барон… Я побеспокоил вас ради Лены Нимпч…

Бото вздрогнул.

–  …и хотел бы предварить вас с самого начала, что причина моего визита никак не может смутить вас. Все, что я намерен сказать и - с вашего разрешения - спросить, не доставит вам, господин барон, и вашему дому никакой неприятности. Я наслышан об отъезде госпожи баронессы, вашей супруги. Я с умыслом ждал, пока вы останетесь в одиночестве или - если мне позволено будет так выразиться - соломенным вдовцом.

Чуткое ухо Бото тотчас распознало в говорившем человека широких взглядов и безупречных убеждений, несмотря на мещанское обличье. Это открытие помогло Бото избавиться от смущения, и, когда он задавал встречный вопрос,

к нему уже вернулась обычная выдержка и спокойствие:

–  Вы не родственник ли Лены? Извините, господин Франке, что я так запросто называю свою старую приятельницу дорогим для меня именем.

Франке поклонился и отвечал:

–  Нет, господин барон. Я ей не родственник. Этого оправдания у меня нет. Но мое оправдание навряд ли хуже. Я знаю Лену более года и собираюсь жениться на пей. Она дала мне согласие, но во время нашего разговора рассказала о своей прошлой жизни, причем с такой любовью говорила о вас, что я тотчас положил непременно повидаться с вами, господин барон, и без околичностей спросить у вас, как было дело. Сама же Лена, когда я сообщил ей о своем намерении, одобрила его с очевидной радостью, однако ж не преминула заметить, что советует мне все-таки воздержаться, ибо вы будете говорить о шей лучше, чем она того заслуживает.

Бото отвел глаза, он с трудом подавлял сердечное волнение. Наконец, овладев собой, он проговорил:

–  Господин Франке, вы порядочный человек и, сколько я вижу и слышу, желаете Лене счастья. Это дает вам право на самый честный, прямой ответ. Что именно я должен вам сказать, уже ясно, не ясно только, как это сказать. Пожалуй, лучше всего, я расскажу по порядку, как все началось, как шло и как окончилось.

Франке еще раз поклонился в знак того, что и он, со своей стороны, считает этот способ наилучшим.

–  Итак,- начал Ринекер,- скоро минет два года, а может, уже пошел третий с тех пор, как мне, когда я объезжал на лодке трептовский Остров любви, представился случай оказать услугу двум молодым девушкам, чья лодка чуть не опрокинулась. Одна из этих девушек была Лена, и по тому, как она меня поблагодарила, я сразу увидел, что она непохожа на других. Никаких ужимок - ни тогда, ни позже, что я особо желал бы подчеркнуть.

Ибо хотя порой она бывает весела, я бы даже сказал - безудержно весела, по натуре она человек серьезный, думающий и простой.

Бото машинально отодвинул в сторону еще не убранный поднос, разгладил скатерть и продолжал:

–  Я просил разрешения проводить ее домой. Она тотчас согласилась, что меня, надобно вам сказать, несколько ошеломило, ибо тогда я еще не знал ее. Однако весьма скоро я понял, в чем секрет: Лена с детства привыкла действовать по своему усмотрению, не заботясь о мнении окружающих или, во всяком случае, не опасаясь их суда.

Франке кивнул.

–  Итак, мы вместе отправились в этот долгий путь. Я проводил ее до самого дома, я был восхищен всем, что увидел,- старушка Нимпч, огонь в камельке, перед которым она сидела, домик в глубине сада, уединенность, тишина. Посидев с четверть часа, я ушел и, когда мы прощались у калитки, спросил Лену, нельзя ли мне прийти еще раз, на что Лена сразу ответила: «Можно». Ни тени ложной стыдливости и, однако же, ничего неженственного. Напротив, и голос ее, и вся она показалась мне такой нежной и трогательной…

Взволнованный своим рассказом, Ринекер встал, подошел к балконной двери и распахнул обе створки, словно ему стало жарко. Потом он принялся расхаживать по комнате и так, на ходу, торопливо закончил свое повествование:

–  Вот, собственно говоря, и все, что я хотел сказать. Было это на пасху, мы оба провели счастливейшее лето. Стоит ли о нем рассказывать? Думаю, нет. А потом жизнь заявила о себе, житейские требования, житейская проза. Вот что нас разлучило.

Бото снова сел, и тогда Франке, занятый упорным разглаживанием собственной шляпы, спокойно сказал:

–  Да, так и она мне говорила.

–  Иначе

быть не могло, господин Франке. Ибо Лена - я от души рад, что могу это сказать,- Лена никогда не лжет и скорее откусит себе язык, чем покривит душой. У нее двойная гордость - во-первых, она гордится, что может жить трудом своих рук, а во-вторых, что прямо все выкладывает, без обиняков и околичностей, не преувеличивая и не преуменьшая. «Мне это ни к чему, я этого не хочу»,- сколько раз она при мне так говорила. Да, у нее есть собственная воля, пожалуй, чуть больше, чем нужно, и если бы кто вознамерился ее упрекнуть, тот мог бы сказать, что она своевольна. Но она хочет лишь того, за что, как ей кажется, может нести ответственность,- и это не заблуждение, она действительно может, а такая воля, на мой взгляд, больше говорит о наличии характера, нежели чрезмерная рассудочность. Вы кивнули, я вижу, вы разделяете мое мнение, чему я искренне рад. И последнее, господин Франке: что было, то было. И если вы не можете переступить через это, не мне вас судить. Но если можете, тогда позвольте сказать, что вам достанется замечательная жена, у которой сердце там, где надо, которая высоко чтит долг, порядок и право.

–  Я и сам того же мнения и - в точности как вы сказали, господин барон,- надеюсь обрести в ней замечательную жену. Соблюдать заповеди надо, их надо соблюдать все до единой, но сами по себе они не одинаковы, и кто нарушил одну из них, может оставаться хорошим человеком, а кто нарушил другую, хотя бы они стояли рядышком в катехизисе, тот человек пропащий, никуда не годится и будет исторгнут из милосердия божьего.

Бото с удивлением поглядел на Франке, будучи в нерешительности, как воспринимать эти торжественные слова. Но Гидеон Франке уже сел на своего конька, а потому не тревожился о том, какое впечатление производят на собеседника его доморощенные взгляды, и продолжал тоном, все более смахивающим на тон проповедника:

–  Кто, вняв голосу слабой плоти, нарушит шестую заповедь, того можно простить, ежели он полон раскаяния и вернулся на стезю добродетели, кто же седьмую нарушит, тот не только слабости плотской подвержен, но и низости душевной исполнен, а кто крадет, и клевещет, и лжесвидетельствует, тот испорчен до мозга костей, тот есть исчадие тьмы, и нет ему спасения, ибо он подобен пашне, где семена плевелов на такой глубине залегли, что снова и снова пробьются к свету, как ни засевай пашню добрым зерном. Вот чем я жив, вот с чем встречу смертный час, вот что я постиг за дни жизни своей. Да, господин барон, чистота, порядок, честность - вот без чего нельзя обойтись, и в супружеской жизни тоже. Ибо честность все превозможет, нельзя без доверия, и без правды тоже нельзя. Что было, то было, бог тому судья. А полагай я о том иначе - ведь и такие взгляды достойны уважения, как вы и сами, господин барон, полагаете,- мне надо отойти в сторонку и не мечтать о счастье, о душевной склонности и любви. Я долго жил в Штатах. Там, как и у нас, не все то золото, что блестит, но зато там приучаешься смотреть на мир другими глазами и не всякий раз через одно стекло. Там учишься, что к спасению ведет много путей и к счастью не меньше. Да, господин барон, к богу не один путь и к счастью не один - вот что я постиг в сердце своем. Один путь хорош, и другой-не хуже. Но всякий хороший путь должен быть прямым путем, открытым солнцу, а не вести через топи и хляби и не уводить в сторону. Истина - вот что главное, и порядочность, и честность.

С этими словами Франке поднялся, и Бото любезно проводил его до дверей и подал ему руку.

–  На прощанье позвольте затруднить вас просьбой, господин Франке; передайте от меня привет госпоже Дёрр, если вы с ней встречаетесь и старая дружба не прервана, а главное, мой поклон доброй старой госпоже Нимпч. Как ее подагра и прочие «болести», на которые она так часто жаловалась?

–  С этим покончено.

–  Как так?

–  Мы похоронили ее три недели назад. Да, сегодня будет как раз три недели.