ПВТ. Лут
Шрифт:
— Я знаю, чего хочет Гаер. — Без желания ответил Лин. Прихватил зубами костяшку, быстро отдернул руку. — Я... видел. Я умею видеть далеко. И то, чего мой брат добивается, к чему ведет... И не могу...не хочу, чтобы сбылось так, как он замыслил. Мне надо отыскать Хом Полыни. Мне нужно быть там.
Хом Полыни, мысленно повторила Серебрянка. Она ведать не ведала это место, но — странное дело — одно его имя наполнило живот и сердце тоскующим беспокойством.
Мелкорубленым,
— А мне нужно отыскать своих, — сказала Серебрянка и впервые признала вслух, — я хочу научиться быть в Луте. Хочу стать собой.
Истинной корабеллой, а не испуганной примученной узницей.
— Значит, нам тем более по пути, — кивнул ее собеседник, чутко, словно заяц, прислушиваясь, — а теперь оборачивайся, пожалуйста.
Она проглотила вязкую, кислую слюну.
— Отвернись, — попросила хрипло, от волнения прикусывая щеку изнутри.
Удивительно, до чего похожи глаза Первых и корабелл, подумала отстраненно и праздно, через голову стягивая чистое платье-робу.
Или верна теория, дерзко задвинутая в лоб маститым гисторам, что корабеллы — выделившиеся в отдельный вид в процессе направленной эволюции женские особи Первых?
Провела ладонями по груди, плоскому животу, по бедрам, успокаиваясь и настраиваясь. Пусть все пройдет так же легко и безболезненно, как на тренировке. Ее на совесть натаскали учителя Башни, играющие тренера и берейторы под одной кожей.
Пожалуйста, Лут. Пожалуйста.
Это был настоящий шанс уйти.
Юный Оловянный стоял к ней спиной, натянутый словно гитарная струна. Кажется, опять грыз костяшки пальцев, его вечный жест нетерпеливого волнения. Вся ручная кладь — нетолстая сумка на прошитом ремне, бандольерой пересекающем торс. Серебрянка понадеялась, что Первый догадался разбавить скудный запас жизненно необходимых кисточек-карандашей-красок полезной мелочевкой вроде медикаментов, карт-информаториев, ихора и лутонов.
Лут смотрел на них через полыньи. Прекрасный, опасный, вечный Лут. Ждал. Оценивал. Примеривался.
Серебрянка — отчего-то на цыпочках, будто воровка в чужом доме — приблизилась к краю ближней проруби. Села на холодный пол, спустив ноги в прозрачную, невесомую жидкость вакуолей. Медленно, задержав дыхание, погрузилась по грудь. Закрыла глаза, глубоко вдохнула и решительно, махом, ушла с головой.
Ребра раздвинулись первыми — плавно округлились, раздались, и вслед за ними тронулось в рост остальное тело, от макушки до пяток. Внутреннее пространство полыньи растянулось точно эластичный пузырь, без труда вмещая в себя трансформирующуюся корабеллу. Жидкость смягчала боль метаморфозы, слегка оглушала и вместе с тем давала изумительный контроль над меняющимся телом.
Ей рассказывали — формулу выращивали в лабораториях тех же Первых, те же Ивановы. Серебрянка дышала теперь не легкими — впитывала растворенную энергию всей поверхностью обновленного
Она была огромна — впятеро, вшестеро против своей гуманоидно-базовой формы, она была — ничтожно мала, соринка в глазах Лута.
Который подхватил ее, закачал на ладони, а она приняла на себя легковесный белый огонь.
***
Гаер не был в ярости, нет.
Чувства, которые он испытывал, превосходили все его возможное буйство.
Срочно свистнутый к ноге долговязый манкурт с незлым лицом, традиционно обритым колким затылком и медной с зеленью нашлепкой под ним, не знал, радоваться ему или сразу, про запас, застрелиться. Эдельвейс приходился личным и лучшим помощником Гаера и то, что они со службой безопасности хором упустили Лина и корабеллу... могло иметь последствия.
Рыжий курил трубку и смотрел в потолок. Доклад лежал у него на столе, под щербатой кружкой с маслянистым кофе, золотисто пахнущим огненным пойлом Хома Вепря.
Что-то нудно, монотонно и звонко, щелкало, но Эдельвейс никак не мог определить источник звука. С рыжего сталось бы сунуть под стол заряженное взрывное устройство и водрузить на него ноги.
— Слушай, — Гаер заговорил так внезапно, что напряженный помощник вздрогнул, — слушай, я тут прикинул, а ты ведь у меня уже десять лет батрачишь, не?
— Так точно. — Эдельвейс подтянулся на стуле, подобрал зад, развел носки и плотно сжал пятки. — Одиннадцатый пошел.
Рыжий кивнул, прищелкнул пальцами.
— Да-да, то-то, гляжу, ряха мне твоя уж больно знакома... Наверное, знаешь здесь все про всех? Систему там, входы-выходы, проницаемость мембран, КПП?
— Так точно.
— Да-а-а... Летят года, не? Тебе вот сколько по сусекам наскреблось?
— Сорок пять.
— Иди ты? Ягодка. Женат, замужем?
— Женат.
— И детки есть, не? — рыжий подпер подбородок широкой ладонью. Руки его, открытые обтерханный майкой, обвивали пестрые смеющиеся змеи.
Один глаз у арматора был прохладно-серым, второй сверкал малахитовой зеленцой. Двуцветие это действовало на собеседников гипнозно.
— Так точно.
— Завидую, — вздохнул арматор, скривил обветренные губы, — а я так семьей и не обзавелся, сам знаешь. Вот, свежий брат есть — люблю его, паршивца, сил нет... Ну да возраст такой, они все в пятнадцать на рогах стоят. Старшим грубят, из дома бегут. У твоих, поди, то же самое было?
Эдельвейс молчал. От дружелюбно-развязного тона главного во рту делалось сухо, а под мышками — мокро. Щелканье угнетало.
Видит Лут, к Лину Эдельвейс испытывал самые добрые чувства. Они, можно сказать, почти дружили. Белый мальчик Первых оказался мил, вежлив, любопытен, в некоторых вещах наивен до смешного... У манкурта сын был его возраста и Эдельвейс понимал, как отрокам в эту пору важна самостоятельность. Они так славно общались! И после всего — такая подстава.