ПВТ. Лут
Шрифт:
— Замолчи!
Мужчина, задыхаясь в кашле, просунул руку в клеть, целясь заостренным железом, и пальцы Первого поймали орудие. Лин закрутил железную палку, словно вентиль, так, что мужчина взвыл, опережая сдержанный хруст ломающейся кости. Синеглазый без сантиментов рванул палку к себе — человек приложился лбом о прутья, и обмяк.
— Ну, — Лин не узнал своего голоса, обтекаемого и мертвого, словно тело Иглы-Машины. — Кто-нибудь еще желает высказаться?
Желающих не нашлось.
***
Нил
В углу полутемной кофейни он был один, плюс занятная муха, упорно топящаяся в раскисшей горке льда в стакане. Какая дурость, умирать в столь совершенный, совершенно-летний (посмотрел на юную подавальщицу) вечер.
И как печально, что именно сегодня ему предстояло уходить. Не удастся даже проверить старый схрон-мастерскую. Кто знает, может, там его поджидал занятный заказ или иная приятная неожиданность…
Пом Пон свалился к нему за стол грудой потного жира. Без разрешения ухватил стакан с мягким льдом и выхлебал все, включая муху. Крокодил мысленно снял воображаемую шляпу. Нелепая кончина.
— Фух, — нежданный гость отер распаренное лицо, подозрительно зыркнул через плечо. — Слушай сюда, Крокодил…
Подавальщица прошла мимо, словно газель, качая точеными бедрами.
— Слушай сюда, — Пон интимно двинулся ближе, скрипнув плетеной табуреткой, — знаешь, кого прихватил за жопу Фат?
— Уволь меня от подробностей личной жизни этого сумасшедшего, — поморщился Крокодил, щипля себя за переносицу.
— Он завалил Первого, Нил. Оловянного! Въезжаешь?
Нил мастерски совладал с лицом. Что же ты, подумал, что же ты не уберегся, заблудный синеглазый идиот.
— И какая мне с этого радость? Или прибыль? Или хоть что-нибудь, а, Пон-Пончик?
Выразительно пощелкал пальцами перед носом всезнающего толстяка. Тот с досадой отмахнулся. Жарко дыхнул, обмахиваясь салфеткой.
— Я так думаю, что Фат съехал окончательно. Это ж будет как тогда, на Хоме Цапли. Тогда придурки тоже вздернули белого, а помнишь, что было потом?
— Н-да, такое не скоро забудется, — Нил положил подбородок на ладонь, отстучал ногтями-когтями по столешнице траурный марш.
Хом Цапли гордился своим грандиозным парком развлечений, а точнее, гигантским колесом обозрения, крупнейшим из ныне существующих и — отныне и вовек — превратившимся в символ смерти. Неотвратимого отмщения. После того, как деятели Утробы схватили и убили Первого, за каким-то лядом отирающегося на Хоме Цапли, туда явилась Игла. Оловянные не стали мстить огнем и мечом, их ответ оказался куда зрелищнее.
Они сгребли всех, всех, имеющих прямое и косвенное отношение к смерти лила. Как подозревал Нил, не обошлось без помощи Башни. Сбежать никому не удалось. Людей набралось достаточно, их собрали в пучок, оперативно доставили в парк развлечений. Запустили колесо.
Через каждую кабинку
Не люди — илоты.
Когда обод пошел на второй круг, в живых уже никого не осталось.
Все заняли места в соответствии с выданными билетами. Аттракцион запретили трогать, и он работал, в музыке и иллюминации, еще три дня.
Говорили, убитый Первый был совсем юным.
Говорили, что у главного палача руки были в красных перчатках — по самые локти. Такие полагались только Эфорам.
Нил знал только одного Эфора, кто мог устроить подобное. Не просто Эфора, а криптоса.
Так что Пом Пона можно было понять. Кому охота навлечь на родной Хом гнев Оловянных?
— Фат собирался выставить его в клетке на главной площади, чтобы доказать народу, что боятся нечего…
— Он докажет только свою тупость и смертность, — разочарованно вздохнул Нил. — Куда лупит зенки Князь, хотел бы я знать? Или не чует ничего из-за грудей своих шлюх?
Говорил, а сам продолжал тасовать и прикидывать варианты. По-любому выходило, что с билетами на вечернюю тэшку суждено распрощаться. Однако, это могло обернуться даже большей выгодой, если…Чуть нервно пригладил волосы, поднялся.
— Двигаем.
— У тебя есть план? — Пон тоже оказался на ногах, с надеждой во взоре и с приставшей к заду табуреткой.
— Надо хоть что-то делать.— Цыкнул Нил, засовывая под стакан чаевые. — Все лучше, чем дожидаться лила с огненным дождем.
***
Ночь пятилась за спины домов. Люди уходили за ней. Они боялись Первого. Точнее, критически размышлял тот, ежась от холода, боялись Первых. Их ожидаемой реакции.
Вот только Лин был отбраковкой, сбоем техники производства, и едва ли кто из Эфората потянулся бы мстить. Он надлежал выбеловке, уничтожению, а что сталось бы с ним, попадись он теперь Мастеру — тут Первый даже не решался на веерное зрение.
Эфор, воспитавший его и жестко, и страстно, отличался прихотливой непредсказуемостью Лута.
Первый был счастлив уже тем, что его — такого — не видит брат. И недели не прошло, а он уже влип в историю. Гаер бы обидно посмеялся, и был прав. А Мастер бы сначала выдернул главному говоруну позвоночник, а потом бросил его кости в клетку Лину.
— Помоги себе сам, — сказал бы, и Первый как наяву услышал его металлический, ровный голос.
Лин умел выставить суставы так, чтобы без особых помех выскользнуть из оков, что он и проделал, пока мужик-с-железкой распалял себя глупыми речами. К боли он был терпелив и почти равнодушен, как любой, правильно выдрессированный Первый. В отличие от людей и того, с больными глазами.