ПВТ. Тамам Шуд

Ульяничева Евгения

О, он знал таких. Привыкли к выносливости, преданности своих тренированных тел, и внезапно оказались в положении притопленных котят. Часто такие силачи начинали рыдать как младенцы, просить укольчик в попку и к маме на ручки, но Оловянный встречал боль сухими глазами.

Упрямый. Ноги отруби — на локтях ползти будет. Любопытное сочетание генетики и каждодневной натасканности. Как бы сказали Ивановы? Эфорат веников не вяжет?

Спица знал только, что щенок сбежит, едва ему подставит спину шанс.

В лазарете было тихо, лишь

тяжело, с сипом дышал Глыба в другом углу. Остальные лежали смирно, потели, всхрапывали, попердывали, чесались во сне.

Белый закинул голову и смотрел на медовый краешек луны, приоткрытый зевком форточки. Может, искал подсказку по звездам.

Гадал по ним, как сам Спица — по внутренностям.

Когда белый очнулся, его первым вопросом стало — Нил? Нил в порядке?

Более чем, с усмешкой ответил лекарь. Он в полном порядке и он уже далеко.

Юноша больше ни о чем не спрашивал.

— Я так облажался, — сказал он тихо, наблюдая, как с потолка спускается паук.

— Забей. Все больные так делают, — Спица с наслаждением почесал кандальный рубец на щиколотке.

Болтовня с мальчишкой его странным образом развлекала. Первый чудно мыслил. И здорово рисовал — всю стенку измалевал, выклянчив реанимированный медицинским спиртом фломастер.

— Я не справился. Должен был видеть, угадать, а не справился. А они всего лишь люди.

— Со всего лишь револьверами, — охотно поддакнул Спица.

Стайные, судя по изрыгнутым пулям, цепные, системы жарсвет. Подобное оружие было туповатым, но страшным в своей массе, брыкалось меньше, нежели индивидуалки. Хорошо работали в количестве от пяти штук, их охотно брали для вооружения своих работяг бригадиры ночных дорог. На единицу валентность так себе, но на массу — хватит, чтобы завалить даже Исключение из Статута. Наемники нашпиговали Первого как праздничную утку, но ни один не попал в голову. А органы и ткани восстановились так быстро, словно Первый жрал стволовые клетки невинных младенцев.

Оловянный подставил пауку здоровую руку и тот перебирался по набитым костяшкам. Июнь, июль, август… У юноши были тонкие пальцы, изящные, почти девичьи запястья.

— Я думал, что сильный. Оказался слабым. Мой бр… Один человек предупреждал меня, что мир другой. Что я неверно его себе представляю. Он был прав.

Спица откинулся на стуле, завел руки за голову. Оскалился, блеснув коронками.

— А теперь посмотрим с другой стороны: ты завалил в одиночку около десяти человек, тебя нарезали пулями, как мятного кабана, но ты вот лежишь и трахаешь мой усталый мозг, а те ребята кормят своими кишками падальщиков Лута. Вывод?

— В Луте есть падальщики.

— Кончай ныть. — Припечатал Спица, размазывая бычок. — И, кстати, не думай, что я не заметил твоей стрельбы глазами по окну. Сразу предупреждаю: пока

ты здесь — ты под моей ответственностью, сбежишь — будешь сам за себя, за свой сепсис и гангрену. Держи вот. Твой дружбан передал.

— Нил? — обрадовался синеглазый, ловя сверток.

— Нил, Нил-Крокодил.

Оловянный распотрошил передачку, нежно коснулся пальцами зеркальных лезвий, с особым бережением покрутил в ладони орех.

Сжал до хруста. Тот рассыпался. Пустой, даже без начинки.

Спица поднял брови.

— И что это значит?

Первый устало прикрыл глаза, откидываясь на подушку.

— Ничего.

***

Проклятый кашель. Словно каменная жаба в глотке скакала.

Глыба устало открыл глаза — не уснуть, понял — и вздрогнул. Малец стоял в изголовье, точно — тьфу-тьфу — предвестник смерти. Док на своем горбу приволок его неделю назад, пару дней тот валялся без движения и дыхания, а потом заговорил.

Они даже потрепались чутка: Крокодил оказался общим знакомцем. Глыба перекидывался с ним в картишки в компании двоюродного братца Пом Пона и какой-то одноглазой девки.

И теперь парень смотрел сверху, убрав тонкие руки в карманы брюк. Одежда висела на нем, как на пугале огородном. Не иначе, док с мертвяков стащил.

На выписку собрался?

— Чего надо? — Глыбе не хотелось говорить, но молчать под гнетом пристального взгляда было физически тошно.

— Ухожу. Составишь компанию? — безмятежно откликнулся юноша.

Глыба вновь закашлялся, до слез и рвотных спазмов.

— С чего бы, — проскрипел, с натугой перекатился, сплюнул кровь в таз, — здесь тепло. Жрачка. Лучше, чем сдохнуть под мостом.

Синеглазый качнулся с пятки на носок. Спросил тихо, но вкрадчиво, как кошка лапой трогает-цепляет омертвевшую мышь:

— Лучше сдохнуть в постели, словно заплывший домашним жиром торгаш? Не таких ли ты всю жизнь презирал?

И отогнул полу куртки, демонстрируя белый бок пачки.

«Черная Вдова», если Глыбу не обманывали его натруженные слезящиеся глаза. Язык сладко защипало, дрянь была абсолютно бронебойная. У Дока стащил, не иначе… Глыба сглотнул.

— Ну так как? Помоги мне уйти, и все — твое.

Глыба молчал, с хрипами вдыхая и выдыхая. Скомкал пальцами одеяло. Твою-то мать, подумал тоскливо.

С пациентами было не густо, док наведывался почти каждый день. В другие смены за дверью торчали его ребята — одинаково одетые молчальники.

— Как думаешь линять?

— Скажу, если ты принимаешь мое предложение.

Глыба закряхтел.

— Ладно, Лут с тобой, щенок. Говори, что делать.

***

Спица, надо признаться, расслабил булки. Раньше злее был, осторожнее. Но народ в последнюю пору к нему попадал с пустяковыми делами — самострел там, бытовуха по синей лавочке, дуэли. Первый с его дробным начислением даже несколько встряхнул, разогнал сонную одурь.