Пять четвертинок апельсина
Шрифт:
— Я знаю все, — мрачно сказала я.
Не знаю, что было, когда мы убежали. Через пару дней какой-то рыбак выловил в Луаре близ Курлэ тело старика Гюстава. Рыбы уже потрудились над ним. Никто не упоминал о том, что произошло в «La Mauvaise R'eputation», правда, братья Дюпрэ ходили сумрачные, как никогда, и непривычная тишина воцарилась вокруг кафе. Ренетт не вспоминала о том, что случилось, а я, чтобы она не заподозрила, будто я что-то видела, наврала, что сбежала вслед за Кассисом. Но сестра переменилась; стала мрачней, даже как-то злей. Когда думала, что я не вижу,
Мать, как ни странно, ей потакала. Сидела над нею, давала теплое питье, что-то тихонько втолковывала. Перетащила кровать Ренетт к себе в комнату, чего никогда не случалось ни со мной, ни с Кассисом. Раз я видала, как мать протянула ей две таблетки; их Ренетт взяла не сразу, только после уговоров. Подсматривая из-за двери, я уловила обрывок их перешептываний, где, как мне показалось, мелькнуло слово «месячные». После таблеток Ренетт совсем разболелась, но очень скоро оправилась, и больше о том речи не было.
В альбоме про это мало что сказано. На одной из страниц под засохшим цветком календулы и рецептом полынно-ячменного отвара мать пишет: «Р.-К. совсем поправилась». Но я и по сей день роюсь в догадках. Что это были за таблетки — сильное слабительное от нежелательной беременности? А может, те, о которых мать упоминает в своих записях? И не означает ли «ТЛ» — «Томас Лейбниц»?
По-моему, Кассис о чем-то догадывался, но он слишком погряз в своих заботах, про Ренетт как будто и думать забыл. Зубрил уроки, зачитывался журналами, шатался по лесам с Полем, делал вид, будто ничего не произошло. Может, для него так оно и было.
Раз я попыталась с ним об этом заговорить.
— А что такое? Нет, ты скажи, что, в чем дело?
Мы сидели с ним на самом верху Наблюдательного Пункта, уплетали хлеб, намазанный горчицей, и читали «Машину времени». В то лето это была моя самая любимая книжка, я перечитывала ее без конца. Кассис повернулся ко мне с полным ртом, но глаза у него бегали.
— Ну, я не знаю… — Я старательно подыскивала слова, следя за выражением его лица над жестким книжным переплетом. — В общем, я только на минутку задержалась, но… — Это трудно было выразить словами. В моем личном словаре не было подходящих слов. — Они уже прямо схватили Ренетт… — через силу выдавила я. — Жан-Мари и эти. Они… они прижали ее к стене. Порвали блузку.
Этим дело не ограничилось, но слов найти я не смогла. Я попыталась снова представить чувство ужаса, вины, охватившее меня тогда; чувство, что сейчас, сию минуту возникнет передо мной эта гнусная, ненужная мне тайна; но почему-то в памяти все было смутно, неясно, как во сне.
— Там был Гюстав, — продолжала я, не сдаваясь.
— И что? — буркнул Кассис с раздражением. — Что из этого? Он вечно там околачивался, старый пьяница. Подумаешь, новость!
Но его глаза по-прежнему избегали моего взгляда, то приклеивались к странице, то метались, как сухие листья под ветром.
— Была драка… Кажется… — пришлось выдавить мне из себя.
Я понимала, что он этого слышать не хочет, видела, что намеренно не поднимает на меня глаз, притворяется, будто читает, а сам только и мечтает, чтоб я заткнулась.
Молчание.
— А не могло получиться, что…
И тут он, рассвирепев, с блестящими от ярости и страха глазами вскинулся на меня:
— Что могло получиться?.. Черт побери, что ты несешь! — выплевывал он слова. — Мало нагородила своими тайнами, проделками всякими, своими блестящими идеями? — Он тяжело дышал, надвинувшись на меня, лицо дергалось. — Мало тебе всего этого?
— Я не понимаю, о чем ты… — чуть ли не со слезами вырвалось у меня.
— Соображать надо, вот что! — орал Кассис. — Положим, ты что-то подозреваешь! Положим, знаешь, отчего умер старик Гюстав. — Он помолчал, чтобы посмотреть, как я отреагирую, потом понизил голос до хриплого шепота. — Положим, подозреваешь кого-то. Куда ты с этим пойдешь? В полицию? К матери? В говенный Иностранный легион?
Мне было ужасно скверно, но я держалась: со свойственной мне наглостью, не мигая, я глядела на брата.
— Не можем мы никому об этом сказать, — сказал Кассис уже совсем другим голосом. — Ни единой душе. Спросят, откуда мы знаем. С кем мы общаемся. И если признаемся, — он быстро отвел взгляд, — если мы когда-нибудь кому-нибудь что-нибудь…
Тут он внезапно смолк и уткнулся в книгу. Даже страх его куда-то делся: на лице осталась маска усталого безразличия.
— Даже хорошо, что мы не взрослые, — добавил он по-незнакомому холодно. — Известно, дети вечно всякое выдумывают. Что-то выискивают, за кем-то шпионят, всякая такая ерунда. Понятно, никто их всерьез не воспринимает. Мало ли что малолеткам в голову взбредет.
Я продолжала смотреть на него в упор:
— А как же Гюстав?..
— Что со старика взять, — бросил Кассис, безотчетно повторив слова Томаса. — Шел, свалился в реку. Выпил лишнего. Не первый случай.
Меня начало трясти.
— Мы ничего не видели, — твердо сказал Кассис. — Ни ты, ни я, ни Ренетт. Ничего не произошло, ясно?
Я мотнула головой:
— Нет. Я видела, видела!
Но Кассис, больше не удостаивая меня взглядом, углубился в чтение книги, отгородившись спасительным барьером художественной фантастики, за которым отчаянно сражались морлоки и элои. И сколько раз после я ни пыталась заговаривать с ним о том, брат притворялся, будто не понимает, о чем речь, или говорил, что это все мои выдумки. Возможно, со временем он даже убедил себя, что в действительности ничего такого и не было вовсе.
Дни шли за днями. Я извлекла навсегда апельсинный мешочек из материнской подушки, а также апельсиновую корку из бочонка с анчоусами и закопала все это в саду. У меня было чувство, что мне никогда это больше не понадобится.
«Проснулась в шесть утра, — пишет она, — впервые за многие месяцы. Странно, все теперь воспринимается иначе. Когда не спишь, окружающее потихоньку от тебя отползает. Земля будто выскальзывает из-под ног. Воздух заряжен яркими, жалящими частицами. Кажется, часть меня осталась позади, только не помню, какая именно. Они глядят на меня так хмуро. По-моему, боятся меня. Все, кроме Буаз. Эта не боится ничего. Хочется предупредить ее, что так долго не продлится».