Пять четвертинок апельсина
Шрифт:
Там есть что-то. Должно что-то быть.
Из тайника за насыпью я вытащила деревянный шест, чтобы подцепить им и вытащить на поверхность тяжелый улов. Руки дрожали так, что при первой попытке я чуть не упустила шест в воду. Крюком, укрепленным на конце шеста, я отъединила клети от поплавков, отпихнула прочь большую канистру. Клети, взбрыкнув, заплясали в воде.
— Ой, тяжело! — вскрикнула я.
Томас наблюдал за мной с некоторым замешательством.
— Да что там у тебя?
— Ну тянись же! Ну пожалуйста! — Я тянула клети из воды, силясь вытащить их на крутую песчаную насыпь. Вода ручьями текла сквозь дощатые щели. Что-то
Стоявший рядом Томас тихонько прыснул.
— Ну, Уклейка, — выдохнул он. — По-моему, ты наконец ее поймала. Ту самую старую щуку. Lieber Gott, [99] ну и громадина!
Я уже не слушала. Дыхание, как наждак, рвало горло. Голые пятки скользили по грязи, беспомощно сползая в реку. То, что я тащила обеими руками, дюйм за дюймом притягивало меня к себе.
99
Боже милосердный (нем.).
— Нельзя, Чтоб она ушла! — хрипло, задыхаясь, твердила я. — Не хочу! Не хочу!
Я подтянулась на шаг назад по насыпи, таща на себя разбухшие от воды клети; еще на шаг. Вязкое желтое месиво под пятками грозило опрокинуть навзничь. Шест, которым я орудовала, как рычагом, нещадно давил плечо. А где-то в глубине сознания щекотало восторженно: он смотрит; если только мне удастся вытянуть Матерую из ее укрытия, тогда мое желание… мое желание…
Еще шаг, потом еще. Впиваясь пальцами ног в глину, я взбиралась все выше. Еще шаг, вода вытекает сквозь щели, груз все легче и легче. Я чувствовала, как то, что там внутри, извивается, бьется в злобе о стенки клетей. Еще шаг.
Вдруг все встало.
Я тянула, но клети не поддавались. Ревя от горя, я рванула изо всех сил вверх по насьши, но клетка плотно где-то застряла. Наверно, корень, торчавший из подмытого берега, точно обломок гнилого зуба, или плавучее бревно вклинилось в проволочную сетку.
— Застряла! — в отчаянии закричала я. — Чертова ловушка за что-то зацепилась!
Томас скорчил дурацкую гримасу, бросил с легким нетерпением:
— Подумаешь, какая-то старая щука!
— Томас, пожалуйста! — порывисто произнесла я. — Если отпущу, она уйдет. Пожалуйста, посмотри, что там, отцепи!
Томас пожал плечами, снял китель, рубашку, аккуратно повесил на куст.
— Форму пачкать мне ни к чему, — рассудительно заметил он.
Руки у меня дрожали от напряжения, я придерживала шест, пока Томас исследовал, что там мешает.
— Тут куча корней, — выкрикнул он. — Похоже, какая-то рейка отогнулась и вклинилась в корни. Крепко засела.
— Дотянуться сможешь? — крикнула я. Он пожал плечами:
— Попробую.
Снял штаны, повесил рядом с кителем, сапоги кинул у насыпи. Видно было, как он дрожит, входя в воду, — там было глубоко, — он смешно выругался.
— Ну, я идиот, — приговаривал Томас. — Холодрыга дикая!
Он стоял почти по самые плечи в масляно-темной воде. Помнится, в том месте Луара раздваивалась, течение было довольно сильное, вокруг Томаса вспенивались бледные барашки.
— Дотянуться сможешь? — заорала я. Мускулы горели, натянутые, точно провода, в висках отчаянно стучало. Я по-прежнему чувствовала, как щука, наполовину в воде с силой бьется о стенки клетки.
— Это там, — донеслись до меня его слова, — недалеко от поверхности воды. Мне кажется… — Всплеск: он тотчас нырнул и вынырнул, мокрый и скользкий, как выдра, — …немного глубже все-таки.
Я со всей силы налегла на шест. Виски жгло, я чуть не кричала от боли
И вдруг внезапно клетка поддалась. Чуть было не выпустив шест из рук, я заскользила вверх по насыпи; освободившаяся ловушка, подпрьпивая, выехала следом. С туманом в глазах, с металлическим привкусом на языке, я вытянула ее подальше на берег, острые края сломанных реек вонзались под ногти, в уже вздувшиеся мозолями ладони. Обдирая руки в кровь, я срывала проволочную сетку, убежденная, что щука улизнула. Что-то ударило сбоку внутри — шлеп, шлеп, шлеп! Как будто с размаху стукнулась об эмалированный таз мочалка для лица: «Ну и грязнуля ты, Буаз, безобразие какое! Поди-ка сюда, умою как следует!» Внезапно вспомнилась мать и то, как она терла нам щеки, если мы не хотели умываться, иногда до крови.
Шлеп, шлеп, шлеп. Звук стал слабее, не такой настойчивый, хотя я знала, что рыба еще какое-то время может жить без воды, трепещет и через полчаса после того, как выкинут на сушу. Сквозь щели во мраке клети виднелось что-то огромное, черное, маслянистое, то и дело поблескивал глаз, как одинокий шарик подшипника, выкатываясь на меня в полоске солнечного света. Восторг охватил меня с такой неистовой силой, что я чуть не умерла.
— Матерая, — хрипло прошептала я. — Матерая. Я загадала желание. Я загадала. Пусть он останется. Пусть Томас останется, — шептала я быстро и тихо, чтоб Томас не услыхал, и еще раз, потому что он еще не вылез на берег, и повторила на случай, если в первый раз старая щука не расслышала моих слов: — Сделай, чтоб он остался. Чтоб остался здесь навсегда!
Щука в клети плюхнула, перевернулась. Теперь я разглядела ее пасть, мерзкую, перевернутым полумесяцем, усатую от крючков с удочек прежних ловцов, и ужаснулась ее размерам, гордая и опьяненная своей победой, испытывая бесконечное чувство облегчения. Все кончено. Кошмар, навеянный историей Жаннетт и водяными змеями, апельсинами, медленно впадающей в безумие матерью, всему этому наступил конец здесь, на берегу реки. Босоногая девочка в измазанной землей юбке, с кусками грязи в спутанных коротких вихрах, с сияющим лицом, эта клетка, этот человек, на вид почти мальчик без военной формы, с мокрыми волосами. Я поспешно оглянулась. — Томас! Ну-ка взгляни!
Тихо. Только чуть слышные всплески речной волны, подмывающей глинистую насыпь. Я поднялась, подошла к краю реки.
— Томас!
Томаса как не было. В том месте, где он нырнул, кремовая, как caf'e au lait, [100] гладь стояла ровная, лишь несколько пузырьков на поверхности.
— Томас!
Наверно, я растерялась. Если бы вовремя спохватилась, возможно, я не упустила бы момент, как-то сумела предотвратить неизбежное. Так теперь я себе говорю. Но тогда мне, опьяненной своей победой, с дрожащими от напряжения и усталости ногами, не пришло в голову ничего иного, как припомнить, сколько раз Томас с Кассисом играли в эту игру, глубоко ныряли и, делая вид, будто утонули, потом отсиживались где-нибудь под песчаной насыпью, и выныривали после с красными глазами, и смеялись над Ренетт, не перестававшей визжать. В корзинке Матерая надменно ударила хвостом: шлеп-шлеп. Я подошла еще ближе к краю реки:
100
Кофе с молоком (фр.).