Пять из пяти
Шрифт:
Навеки в клубе… Эх, мечты, мечты…
Ну уж нет! Меня он на такой мякине не проведёт!
Навеки в клубе
— Да, выбор сделан, — отвечаю, — и потому всё просто. Такой выбор хорош именно своей окончательностью. Ведь что самое мучительное в жизни? Постоянство сомнений! Только преодолеваешь один выбор — так сразу надо делать другой. А за ним — ещё один. И ещё один. Вот так и ползёшь через жизнь, будто через горный хребет, где нет перевалов и проходов, а только — горы и путь — через их вершины. А вершины всё выше и выше. И конца нет. Ползёшь, ползёшь — потом выдыхаешься. И понимаешь, что есть
— Хороший путь! — воскликнул Карлик.
— Второй, — продолжал я, — путь окончательного выбора. Дорога через самую высокую вершину. И за ней — конец горам. Всё! Потому что конец всему. Главное — не ошибиться. Выбрать действительно самую высокую вершину. И перевалить, одолеть её. Мы же одолели?
— Глупость, — отрезал Карлик.
И, изогнувшись, почесал пятку.
— Глупость, — повторил он. — Нет никаких гор, вершин, решений. Ничего нет.
— Как так?
Я не просто удивлён был и ответом его и тем тоном, резким, ироничным, насмешливым, каким это было сказано.
— Почему нет? Разве наш выбор был лёгким? Я, например, долго сомневался, колебался…
— А я ни хрена не колебался, — оборвал мою речь Карлик. — Чего мне колебаться? Я же сумасшедший…
— Как сумасшедший?! — я аж на койке подскочил.
Ну и дела!
— Правда? Действительно — с головой не в порядке? А как же тебя тогда на сцену выпускают?
— А чего им боятся? Боятся им совершенно нечего, — лениво, как бы даже снисходительно, пояснил Карлик. — Всё под контролем. На сцене — скульпторы, ассистенты, акробаты, жонглёры, клоуны, статисты. Вокруг сцены — охранники. Да и в зрительном зале, у стеночек — они же…
— В зрительном зале?! — изумился я. — Даже там?
— Даже там, — подтвердил Карлик. — Так что боятся им, боссам клубным, нечего. Вздумай любой из нас какой-нибудь фортель выкинуть…
— Как ты сегодня, — напомнил я в приступе злопамятства (а ведь речами своими и впрямь меня разозлил!).
— Как я, — согласился Карлик. — Так вот — никому из нас это с рук не сойдёт. И сделать нам, как бы мы не старались, ничего не дадут. Реакция у наших коллег по клубу просто изумительная.
— Это у охранников-то? — засомневался я.
"Вот братец!" восторжествовал я в душе. "Охранники — тумбы неповоротливые. Им хоть в рожу плюй, да беги прочь — они пять минут соображать будут. А уж если со сцены отсебятину понести — они вообще ничего не поймут. А вот зрители поймут…"
— Охранники?
Карлик скривился. И показал язык таракану, что полз по потолку.
— Вот тебе, гад!
Потом посмотрел на меня грустно и сказал:
— От охранников только сила нужна. И ничего более. Они в системе безопасности клуба — самые бесполезные. Потому всё время и на виду. А вот акробаты, клоуны, жонглёры и, в особенности, ассистенты скульпторов (те, что на сцене работают) — вот эти действительно профессионалы. Бывшие спецназовцы. Ребята опытные, подготовленные. Если начнёшь импровизировать не по тексту — мигом скрутят и за кулисы уволокут. И нового артиста на сцену погонят. Чтобы вечер прошёл без эксцессов, и зрители остались довольны представлением… А тебе там, за кулисами — новый номер придумают. Тут, в клубе, штатный сценарист есть, специально для таких случаев. Уж такую роль напишет — не разочаруешься. Свобода, фантазия, креатив… Одно плохо — умрёшь без зрителей.
— Как?! — возмутился я. — Мы же так не договаривались! Как же — без зрителей?!
— В подвале, — спокойно и невозмутимо пояснил Карлик. — Рядом с захоронением
— Подло! — выкрикнул я.
И призадумался.
Не то, чтобы я безоговорочно верил Карлику. Он же человек озлобленный (теперь это ясно!), завистливый (наверняка моему будущему успеху у зрителей завидует), да ещё, как сам признался, сумасшедший. Можно ли верить ему?
И ещё говорит, что не колебался. Не колебался, значит — не выбирал?
Так что же он тут делает? Чего он хочет?
— Нельзя же отказаться от такой судьбы, — возразил я. — Нет… Может, какое-то наказание и предусмотрено… Какое-то… Но — чисто гипотетически. Где-нибудь в контракте, в пункте "Форс-мажор". Но это вроде извержения вулкана, падения комету, прилёта инопланетных агрессоров — то есть явлений в принципе возможных, но практически — невероятных. Как же можно, Карлик? Каким бы артист не был безумным, но… Отказаться от славы? От славы?! И где? На сцене! Когда весь путь к триумфальному завершению актёрской карьеры уже почти что пройден, осталось только одно, самое малое усилие, да и усилия-то, по сути дела, никакого делать не нужно — только лишь играть. Играть свободно, легко, беззаботно! Играть самого себя, свою жизнь, свою душу выпустить на волю! Раскрыть себя…
— Вот именно — раскрыть, — мрачно произнёс Карлик. — Не все этого хотят.
— Не все? Но для чего тогда на сцену идти? — спросил я.
"А, может, ты и впрямь в себе не уверен, слабый Карлик? Роль не даётся тебе?"
— Кто-то идёт, — ответил Карлик. — Вот так идёт, идёт… А потом… На сцене, под светом прожекторов, под взглядами зрителей понимает — не его. Не его это судьба, не его дорога, выбор — глупость, глупость, глупость… И что делать с таким артистом? Отпустить со сцены? Сорвать выступление? Оставить в живых и нарушить традиции клуба? И какой пример для других артистов! Нет… Нельзя выпустить, нельзя.
— Подняться на сцену может только доброволец, — напомнил я. — Это традиция клуба. Главное правило. Так?
— Так, — согласился Карлик. — Подняться — да. Но сойти не может никто! Сойти, уйти, уползти, как угодно, но покинуть сам, своей волей и с правом на жизнь не может никто! Это тоже правило клуба. Только один путь, только в одном направлении. И покинуть можно лишь своё тело, не сцену. А разве может быть по-другому? Ведь на сцене — такая страшная, невероятная нагрузка на слабое, хрупкое человеческое сознание, что всякое может случиться… Ой, что только может! Ты мне верь, я же сумасшедший. Я знаю, где границы сознания, я же их пересекал. И не раз… Меня уже пару раз выписывали из клиники… В третий раз я сбежал. Сюда, в клуб. Я измучен, Хорёк…
"Вижу" с готовностью согласился я.
Мысленно, конечно.
— …Измучен… Пусть не волнуются. Сумасшедшие — только методы. Дороги, по котором идёт ум… Далеко идёт, бедный, далеко. А твой — далеко?
— Я спать хочу, — ответил я. — Давай-ка заканчивать разговоры наши… А то господин старший распорядитель придёт, а мы — как мухи осенние, еле ворочаемся. Он нам и назначит репетиции — на ночь гладя.
— Давай, — согласился Карлик.
Такой был сон