Пять из пяти
Шрифт:
— Больше ничего, — сказал я. — Ничего… И чая, полагаю, не будет. Ужин пока не приносили?
Карлик перевернул подушку, достал спрятанные часы (часы у него странные были — с треснувшим циферблатом и оборванным ремешком… он как-то сказал мне, что часы эти у него уже девять лет и прошли с ним все его клиники, приюты для бездомных и ночлежки… и всё ещё ходят!).
— Через час.
Он снова убрал часы под подушку. И вздохнул.
— А есть-то неохота…
Всё!
Седьмой по счёту
Я с силой надавил на дверь, потом долго тряс её. И успокился, только лишь когда окончательно убедился в том, что замок сработал, и сработал на славу — язычок до конца вошёл в паз.
На душе стало легко и спокойно.
— Главное — что? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Карлик.
Я постоял немного — и силой бросил связку ключей на пол. И пинком зашвырнул под умывальник.
"Господи, как жизнь затянулась!".
Раздался грохот и крик.
Рыжий бил кулаком по картону и орал.
Карлик вскочил и начал лупить по треснувшему листу со своей стороны.
Рыжий затих. И захихикал.
— Ты сумасшедший! — заявил он. — Ты псих, Карлик! Урод! Мразь! Говно! Вы****ок! Недомерок!
— А ты!.. — начал было Карлик.
Потом замолчал и махнул рукой.
— Тебя с выступления снимут! — не унимался Рыжий. — Ты неблагонадёжен! Тебя потому в первый же день на сцену выпускают, что веры тебе нет никакой. Ты чужой! Ты не артист, ты лжец, притворщик, бездарь!
— Артист должен быть лжецом, — возразил Карлик. — Даже в этом театре.
— Ты бездарный лжец! — продолжал, снова срываясь на крик, Рыжий. — А я — гениальный! Я должен открывать сезон! Я! Кто тебя сюда пристроил? Как ты сюда пробрался? Как попал?! Кто пропустил?!! И все, все тебя любят! Почему? Ведь это моя, моя любовь! Ты крадёшь её, а она для меня! И нечего тут отмалчиваться, недомерок! Я слышал — тебе старший распорядитель лучшее время для репетиции выделил. Ты и его на свою сторону переманил? Гад! Гад! Сука! Развратник, тварь, прилипчивая сука!
Рыжий всхлипнул. Кажется, подавился слюной или судороги начались.
— Ты не рыжий, — усталым голосом произнёс Карлик. — Ты — серый. Покрась волосы!
И ещё раз ударил по картону.
Боцман вразвалку прошёл по коридору.
Остановился у нашей камеры.
Подёргал дверь.
— Хрен ли дёргать? — спросонья пробурчал я. — Дёргали уже…
Я встал, поёживаясь от ночного холода (он добирался и до наших клеток, проникая сквозь толстые стены, коридоры, переходы, перегородки и перекрытия), заглянул под раковину, достал ключи.
И просунул связку сквозь прутья Боцману.
Мне не хотелось спрашивать его, как там вышло с Вероникой. И так было понятно, что получилось скучно. Хотя он, верно, старался.
Боцман забрал ключи,
Весь следующий день, с утра до ночи, я сидел в камере и разучивал роль.
Теперь время пошло быстрее.
Мне показалось, что обед принесли сразу после завтрака. Но это, конечно, было не так. Часов у меня не было (отдал гардеробщику вместе с прежним моим, старым джинсовым костюмом… из прошлой жизни… так захотелось отметить новое моё рождение, что избавился от всех старых вещей, но поспешил, видно, поспешил от всего избавиться — часы сейчас бы пригодились).
Карлик ушёл рано. Сразу после завтрака. Странно… Именно сразу после завтрака — в десять часов утра. За три часа до назначенного времени. Впрочем, зачем думать мне о чужих делах и вмешиваться (пусть и мысленно) в чужую судьбу? Кто знает, что придумал этот Карлик.
В конце концов, он может три часа подбирать и проверять реквизит. Это вот у меня — всё просто. Пара блоков… Э, нет! Ничего пока рассказывать не буду!
Не время ещё. Моё выступление — последнее. А коллеги мои, шпионы, наушники, завистники, конкуренты проклятые — так и ушки свои, небось, навострили.
Рыжий (он с пяти утра репетировал… вернулся мокрый от пота, роба из серой стала чёрной и запах шёл от неё тяжёлый, кислый… у Рыжего точно с обменом веществ не всё в порядке!) на койке валяется. Как пришёл — так и лежит неподвижно. Может, и впрямь спит. Но, скорее всего, подслушивает.
Он изучил уже мою манеру — вслух рассуждать, спорить, что-то самум себе доказывать. Я часто вот так увлекаюсь, прыгать начинаю на койке, кричу сам на себя, потом не выдерживаю — бегать начинаю по камере.
Рыжий знает, хорошо знает, как безрассуден и уязвим я бываю в такие вот периоды. И как много могу выболтать…
Нет, не дождётся! Времени мало, его почти не осталось. Только одна репетиция… Сколько можно повторить? Один раз, два, три… Изменить, ещё раз прогнать выступление — до середины, до трёх четвертей, до конца.
А если скульптор устанет? Без старшего партнёра так трудно отработать номер! Нельзя же, в конце концов, сделать за него работу: закрепить крюки, перекинуть…
Тьфу ты! Опять забылся!
Но, кажется, вслух ничего не сказал. Хорошо, это очень хорошо…
Рыжий устал притворяться, весьма ненатурально (нарочито громко и протяжно, чуть ли не со стоном и всхлипами) захрапел, замычал, заворочался… Нет, дурной, бездарный актёр это Рыжий! Всё время переигрывает и вкус ему изменяет и такт художественный. Любитель дешёвых трюков, провинциальных страстей и картонных декораций!
Да, да, конечно… Можно ещё по решётке коленкой дать, якобы спросонья. Застонать (а как же!) и якобы проснуться.