Пять Колодезей
Шрифт:
Николай Иванович слегка коснулся рукой ровно подстриженных усов, словно смахивая улыбку, и опять забарабанил пальцами по столу.
— План ваш хорош. Все задумано отлично, и все как полагается. — Лицо его по-прежнему оставалось серьезным, а глаза, как чудилось Степе, теперь смеялись.
— Значит, можно?
— Можно-то можно. Только, я боюсь, ничего из этого не получится. — Николай Иванович пожал плечами. — Не примут вас. Жаль, конечно, работники вы на славу. Но все же откажут.
— Нам
— Нет, тут, брат, ничто не поможет. Закон против вас, понимаешь — за-кон!
Какой еще закон? У Степы словно что-то оборвалось внутри. Он никак не предполагал, что существуют на свете законы, запрещающие ему, Пашке и Мите строить канал. Но по словам отца получалось, что и на строительстве, как и на производстве, нельзя применять детский труд. Вот годика через три — тогда дело другое. Тогда в ученики можно поступить, например, в экскаваторную бригаду или по другой части. А теперь нельзя.
Степа даже не нашелся сразу, что возразить. Но в душе у него все кипело, протестовало и возмущалось. Почему нельзя? Что он, маленький, что ли? Ему уже скоро целых тринадцать лет! Какой несправедливый закон! Они ведь не баловаться собрались, а большое дело делать. И кто только повыдумывал такие законы? Обидно было до слез.
Николай Иванович заметил огорчение на лице сына и сказал:
— А что касается больших дел, то послушай меня. — В голосе отца Степа уловил что-то очень теплое, участливое, и глаза его теперь совсем не смеялись, а смотрели серьезно. — Здесь, в колхозе, тоже есть настоящие, большие дела. И, я бы сказал, красивые и даже романтичные. Ты присмотрись получше. Глядишь, и найдешь свое дело.
Этот разговор с отцом Степа передал сейчас друзьям.
— Теперь все лопнуло, — мрачно заявил Пашка.
— Почему же лопнуло? Главное, что отец не против, — не соглашался с ним Митя. — Моя мать вообще и слушать не хочет.
— Лопнуло! — безнадежно махнул рукой Степа. — Эх, хорошо большим! Им небось всюду можно работать. А нам закон не велит. Выходит, все против нас, против маленьких.
— Известное дело, против, — буркнул Пашка.
Он с досады смачно сплюнул, потом вытащил из кармана осколок черепка, разбежался и изо всех сил швырнул его. Описав дугу, черепок упал в кукурузу.
— Знаешь, Степа, ты сам виноват. Все дело завалил, а теперь — накось, выкуси! — Пашка показал кукиш.
— А чем же я завалил?
— Тем, что трепался. Ты как я — задумал и делай. А начнешь спрашивать, отец скажет «нет» и мать «нет». А их слово — тоже закон. Меньше будешь трепаться — меньше будет законов всяких.
Мальчики проходили мимо стада. Впереди желтел берег, а за ним ласково
Настоящее дело
Степь была нестерпимо душна. Воздух над пастбищем переливался, как густой, прозрачный сироп. В пересохшей траве знойно пели цикады.
Степа смотрел на стадо. Коровы сбились вокруг пустой деревянной колоды. Они хлестали себя хвостами, ударяли ногами под животы, отбиваясь от наседавших оводов, и тоскливо мычали. Огромный рыжий бык выпустил изо рта длинную стеклянную нить слюны и, нагнув голову, бил копытом раскаленную землю и грозно ревел. Ветер подхватывал из-под его ног едкую солончаковую пыль и тусклым облачком гнал по пастбищу.
Дед Михей оставил стадо на подпаска, а сам ходил в стороне, что-то высматривая под ногами. Иногда он нагибался, поднимал камень, другой и бросал их в одно место. Но вот он присел на корточки и стал что-то разглядывать в траве. В серых выцветших штанах, в таком же пиджаке, с огромной грязно-бурой шляпой на голове, он казался Степе похожим на старый-престарый гриб.
Что он там делает?
Степа свернул с тропы на толоку и направился к пастуху. Пашка и Митя пошли за ним, опасливо поглядывая на быка.
— Чего это бык так ревет? — спросил Митя у пастуха.
Дед Михей, не вставая, снизу вверх поглядел на мальчиков красными, воспаленными от солнца и ветра глазами.
— Заревешь, милок, и не так, когда требуха пересохнет! — Пастух сочувственно покосился на стадо. — Попили вот из моря, а их еще хуже после того разморило.
Пастух поднялся и посмотрел на пустынную дорогу, над которой кружились серые пыльные вихри. Ветер подхватывал их, закручивал столбом и гнал к селу.
Старик в сердцах сплюнул:
— Опять омманули! За три дни ни одного бочонка скотинке не привезли.
Увидев в траве камень, дед Михей поднял его и бросил в кучку.
— Ну, скоро конец этому. Конец, — решительно сказал он и нагнулся за следующим камнем. — Ты что ж, Степан, стоишь? Помогай. Я тебе помогал, а теперь ты мне.
— А в чем помогать-то?
— Собирай камни, будем метку ставить. И вы, мальцы, тоже. Чего рты-то поразинули?
— А зачем эта метка? — полюбопытствовал Пашка.
— Сказал бы, да нельзя. — Дед Михей многозначительно подмигнул.
— Почему?
— Клад тут зарыт, — ухмыльнулся старик. — Большущий, цельных семьдесят пять тыщ.
— Чей? — в один голос воскликнули Степа и Пашка.
— Сказать? — Дед Михей отступил на шаг и с прищуркой посмотрел на ребят, точно желая убедиться, можно ли им доверить тайну. — Ну что ж, скажу. По всему видать, вы мальцы сурьезные. Только про то никому ни гу-гу!