Пять минут прощания (сборник)
Шрифт:
Наполеон стоит у окна, смотрит во двор. На нем треугольная шляпа и серый походный сюртук. На сюртуке широкая муаровая лента с орденом. А на плечах короткая горностаевая мантия.
Я разговариваю с ним о какой-то ерунде. Он кладет треуголку на подоконник. Проводит пальцем по растрескавшейся белой краске. Но светски улыбается – воспитанный человек.
Жених с невестой бегают, расставляют бокалы.
Приносят тарелку бутербродов с ветчиной.
Наполеон берет один, жует с аппетитом. Мы продолжаем болтать. Не помню, на каком языке: французского я не знаю. Но точно не по-русски.
Я вижу, что Наполеон – нормальный мужик. Умный, приятный,
Мне досадно, что сейчас 2010 год, а не 1805-й, к примеру.
А то попросил бы у него этак полторы сотни арпанов земли где-нибудь на безлюдном побережье, в десятке лье от Ниццы.
Или должность префекта Тулузы, к примеру.
Но уже зовут к столу.с того конца провода BIG BROTHER
Недавно услышал такую историю.
Оператор обзванивает квартиры и предлагает установить кабельное телевидение и Интернет. Расписывает выгоды и преимущества. Скорость, каналы, цена, льготы, скидки, мастер придет хоть завтра, и все такое.
Вот он, наконец, напал на благожелательного клиента.
Клиент внимательно слушает, соглашается, задает вопросы. Заинтересовался. Согласен сделать заказ, но хочет выяснить подробности. Но вдруг оператор чувствует, что клиент как-то теряет нить беседы. Переспрашивает невпопад. Говорит: «А, да, да… Ага… Что?» Слышно какое-то бряканье и звяканье. Оператор догадывается, что клиент говорит с кухни и, скорее всего, то ли ужинает, то ли собирается поесть.
И в самом деле – оператор слышит, как свистит чайник на плите.
Клиент продолжает задавать вопросы о каналах и модемах.
Чайник свистит все громче.
Оператор вежливо говорит:
– Выключите чайник, я подожду. Клиент кричит:
– Люся, надень халат! Они нас видят!пределы разумного МОЖНО И НЕЛЬЗЯ
Вчера мы с другом зашли в кафе. Для начала закуску и по пятьдесят граммов. Я прямо так и говорю официантке: «Вот это нам чтоб под водочку».
Тут же приносит водку. В красивых длинных стопках.
Закуску не несут. Верчу головой. Официанты куда-то делись.
Глупо. Стоит водка в запотелых стопках, а закуски нет.
Минута, две, пять.
Ага, понятно. Это мерчандайзинг. Или менеджмент. Чтоб мы, значит, выпили, а под принесенную закуску вдруг да еще закажем. Такое, значит, ноу-хау.
Оборачиваюсь и вижу: официантка следит из-за двери, ведущей в кухню. Она на самом деле ждет, чтоб мы выпили. Наверное, ее менеджеры заставляют так поступать. Нет, голубушка. Опрокинуть ледяной стопарик хочется, конечно. Но надо же себя уважать! Зову ее. Говорю: «Что, селедка еще в море плавает? Лук еще на грядке растет? Тогда унесите водку, она греется. Принесете вместе с закуской»… Ну и так далее.
Написал, и стало неловко. Вспомнил, как недавно мы с друзьями разговаривали про квартиры. И одна моя знакомая сказала: вот, мол, мы тут мило треплемся о том, какая квартира лучше – большая обшарпанная или маленькая отлизанная, – а между тем есть люди, которые живут в аварийных домах, без горячей воды, крыша течет, плесень по стенам, в одной комнате с тремя детьми, и никаких перспектив.
В самом деле. Писать о том, как тебя плохо обслужили в ресторане, в то время как многие достойные люди… В общем, понятно. Нехорошо получается. Как говорится, нам бы ваши проблемы. Нельзя об этом писать. Бестактно.
Но! Многим людям не хватает на нормальную сытную еду.
Поэтому «сегодня я ел макароны по-флотски» – тоже
А миллионы вообще голодают.
Так что «сегодня я ел» – тоже как-то неправильно.
А кто-то, наверное, умер совсем недавно. Не дожил, бедняга, до этого жаркого, душного, но все равно прекрасного июля.
Поэтому «сегодня я» – тоже неуместная похвальба.хмельные красавицы и лихие друзья ПРАВО РЕШАТЬ
Почему человеку, который заболел чем-то ужасным и смертельным, не говорят правды? Гуманность и сострадание здесь ни при чем.
Это происходит от неуважения к личности. Если совсем грубо, то это пережиток авторитаризма. Начальству виднее. Начальство само решит, что тебе можно знать, а что – нельзя.
Как это делается в больницах – сначала давали одну белую таблетку и две желтые. Потом стали давать две белые, зеленую и оранжевую. Медсестру спросишь, она раздраженно ответит: «Врач назначил». Врач в диалог не вступает. Пришел лечиться? Лечись, а не вопросы задавай. А лечиться – это значит выполнять мои назначения: две белые, зеленую и оранжевую.
Поэтому я предпочитаю лечиться у давно знакомых врачей. С которыми можно долго разговаривать и даже высказать свои дилетантские предположения. Рассмотреть развилки: если мы будем лечиться так, то у нас такие затраты (времени, сил и денег) и такие риски. Если этак – то этакие. Если вообще ничего не делать – вероятность «само пройдет» вот такая. Личный опыт врача и доступная ему статистика говорит то-то и то-то. А уж решать буду я.
Человек имеет право сам принимать такие решения.
Больше того, он обязан это сделать. Но для этого с ним надо все подробно обсудить.
И уж конечно, это касается смертельного диагноза. Человек имеет право знать, сколько ему осталось жить. Он имеет право сам решить, как он распланирует и проведет это время (годы или месяцы). Что для него важнее – лечиться со всем тщанием или завершить важную работу? Истратить свои сбережения на лечение или дать им другое применение? Привести в порядок дела? Съездить в родной город? Повидаться со старыми друзьями? Провести это время в семейном кругу? Или делать вид, что ничего не случилось, пока болезнь не собьет с ног. Или даже удариться в загул «и, приняв яд, переселиться в другой мир под звуки струн».
Конечно, человек в такой ситуации может отказаться принимать решение. Может передать это право родственникам или врачам, которым доверяет. Но это должно быть его осознанное решение.
да не ведает десница ваша ВРЕМЯ – ДЕНЬГИ
В 17:15 перехожу со станции «Добрынинская» на станцию «Серпуховская».
В переходе сидит старушка в ситцевом халате, с добрым деревенским лицом. У нее в руках картонка, на ней написано: люди добрые, помогите на хлеб. На коленях жестяная коробочка с мелочью и двумя-тремя смятыми десятками.
Вижу, девушка кладет ей десятку.
Бабушка благодарит, а потом спрашивает:
– А сколько времени, не скажете?
– Пятнадцать минут шестого, – отвечает девушка.
– Спасибо, дочка, спасибо, – говорит бабушка.
В 19:00 я возвращаюсь, перехожу со станции «Серпуховская» на станцию «Добрынинская».
Старушка сидит там же.
Вижу, парень сыплет ей монетки.
Старушка крестится и спрашивает:
– А не скажете, сколько времени?
Парень достает мобильник, красный слайдер. Смотрит.