Пять невест и одна демоница. Трилогия
Шрифт:
А договор есть договор!
– Простите? – голос у второй невесты оказался низким и хрипловатым. Самую малость. А вот взгляд мне не понравился. Если первая взирала меня с явным превосходством – оно и правильно, куда мне, несчастной, с аллергией и против пальца святой – то вторая глядела спокойно.
С интересом.
Таким вот нехорошим интересом, явно раздумывая, как бы несчастную демоницу да в хозяйстве использовать.
– Святой, – уточнила я. – У меня, кажется, на святых аллергия. Непереносимость,
– Сочувствую, – сказала девица без толики сочувствия. Причем готова поклясться, что сделано это было нарочно, что, пожелай она, я бы сама в сочувствие и искренность глубокую поверила бы. Но она не желала. Девица перевела взгляд на Ричарда и строго поинтересовалась: – У вас тоже эта… эта непереносимость святости?
– Нет, – правда, произнес он это как-то не слишком уверенно.
– Это хорошо. Моя сестра очень набожна.
Кажется, упомянутая сестра очень удивилась.
– Их высочества устали, – из кареты практически вывалилась женщина с тем добрым пухлым лицом, которое бывает у рекламных бабушек. – Они провели в дороге весь день.
А вообще могли бы и представиться.
Ричард все-таки отпустил мою руку и… занялся делом. Двор постепенно заполнялся экипажами, куда менее роскошными, чем первый. Люди.
Лошади.
Люди и лошади.
И… кажется, здесь я лишняя.
Почему-то стало обидно. Самую малость.
Летиция Лакхемская с раздражением смотрела в зеркало. Следовало признать, что дорога пошла отнюдь не на пользу красоте.
Внешней.
Приставленная матушкою дуэнья, женщина весьма строгих нравов и весомых достоинств, всю дорогу читала молитвы и наставляла на спасение красотою внутренней.
Утомила.
И дорога тоже.
Экипаж этот, пусть и подобающе роскошный, но тесный и душный. Ко всему дуэнья весьма жаловала чеснок, который грызла прямо так, верно, умерщвленная плоть была нечувствительна не только к едкому его запаху, но и ко вкусу.
Летиция пыталась бороться.
Духами.
Но стало только хуже.
– Да уж, – пробормотала она, поворачиваясь боком.
Складные фижмы оказались не так и удобны, как об этом рассказывали. Конструкцию отчего-то перекосило, и одна часть платья поднималась, а другая висела собачьим ухом. С нею висели и драгоценные ткани, донельзя измявшиеся.
Кружево запылилось.
Как и сама Летиция. Серая дорожная пыль, смешавшись с белилами, образовала на лице плотную маску. Румяна размазались. Тушь тоже осыпалась, отчего казалось, что под глазами принцессы залегли глубокие круги. Подведенные помадой губы гляделись неестественно яркими. Парик съехал на бок. И драгоценное страусовое перо торчало сбоку, будто кто-то пронзил голову Летиции престранною стрелой.
– Это все ты виновата, – раздраженно произнесла она,
Сестрица хмыкнула. Она, к слову, выглядела не лучше.
Мятая.
Взопревшая. С потекшей краской и распавшейся прической.
– Что он о нас подумает? – Летиция отвернулась от зеркала и осмотрелась. Что ж, покоям, в которых её разместили, определенно недоставало чего-то этакого.
Утонченного.
Ни тебе лепнины на потолке. Ни зеркал с младенцами. Ни фарфору на каминной полке. Хотя камин имелся. И полка. И часы на ней. Золотые, кажется.
Ариция вот тоже пальчиком поскребла и снова хмыкнула.
А вот ковер на полу явно не из дешевых. Такой в папенькином кабинете лежит. И еще у матушки имеется. Из цианьского шелка.
Мебель… простоватая, но добротная.
– И как он тебе? – поинтересовалась сестрица, склоняясь к ковру. – Надо же, настоящий…
– А то ты понимаешь.
– В отличие от тебя, я дедушку навещаю. Он многому учит.
– Было бы чему.
– Ну, конечно, лучше уж изящному стихосложению. Оно в жизни всяко пригодится.
А балдахин на кровати из тяжелого аварского бархату. Верхний слой. Нижний – полупрозрачная дымка, украшенная легкой вышивкой.
Удивительно.
– Деньги здесь есть, – Ариция кивнула, соглашаясь сама с собой. – Осталось понять…
– Что?
– Ничего. Как он тебе?
– Никак, – честно призналась Летиция и сняла парик. Оно, конечно, удобно, особенно, когда есть кому за париками присматривать. Она очень надеялась, что та дюжина, самых любимых, избранных для великой миссии, доберутся в приличном состоянии. – Какой-то он… невыразительный.
И снова это хмыканье.
Раздражает.
– А где… эта…
– Спит. Нам поговорить надо. Без премудрых наставлений, – Ариция вытащила из кошеля склянку, которой помотала перед носом. – А теперь давай серьезно, сестричка. Он молод. Выглядит… может, конечно, не так изящно, как этот твой несостоявшийся жених, но точно не урод.
Возможно.
– А самое главное знаешь, что?
– Что?
– У него есть деньги.
– Опять ты за свое! – Летиция закатила очи к потолку, но там не было ни росписи, ни вообще чего-либо. Сплошная унылая белизна.
Тоска смертная.
– Опять я за свое. Если бы ты почаще общалась с дедом, то знала бы, сколько мы должны.
– Мы?
– Отец, – поправилась Ариция. – И наш братец. И ты.
– А ты нет?
– И я в какой-то мере. Этот долг распространяется на всех. И те, кто давал деньги, уже начинают проявлять недовольство.
– Что с того?
Летиция ненавидела разговоры о деньгах.
В конце концов, деньги – это так пошло! Просто невыносимо пошло! О них пристало думать торговцам, а не людям благородным.