ПЯТЬ НОЧЕЙ
Шрифт:
– А план «Б»?
– Ну вот видишь, всегда можно договориться! – Макар воодушевленно вскочил. – Одевайся, есть у меня на примете одна яма, там сегодня тусняк намечается.
– Так время только пять, – попытался соскочить я.
– Самое время для той компании.
– И что за компания?
– Типа домашнее арт-шоу. Художники, артисты, студенты из той же оперы. Богема, мать её.
– Нарики, что ли? – я поморщился, оглядываясь на родное кресло.
– Да не тормози ты, – дёрнул меня за локоть Макар, – не сбежит твоя мебель. Можешь даже на замок её запереть.
– Слушай,
– Вот так и отдыхаю, – усмехнулся Макар, бросая в меня джинсы. – Одевайся.
Захватив по дороге пакет с двумя литрами, мы подкатили к дому постперестроечного модерна. Его незамысловатые архитектурные формы с элементами производственного «декора» свидетельствовали о творческих потугах старорежимных архитекторов, напоровшихся на пофигизм унаследованных технологий.
Вошли в подъезд, Макар позвонил по сотовому:
– Валёк, мы подошли, спускайся.
В трубке кто-то охнул. Похоже, нас не ждали.
– Лифт тут такой. Без ключа не работает, – пояснил Макар.
– Смелое решение! А что лестница?
– Та же фигня.
Двери лифта медленно со скрежетом раскатились, будто раздвигали каменные блоки древнего саркофага13. Представшая глазам полость, повибрировав, приняла на время устойчивый вид. Обладатель заветного ключа жестом предложил войти. Я с недоверием оглядел его тщедушную фигуру. Сутулый тощий парень в белой мятой рубашке с чуть подкрашенными глазами. По образованию, судя по всему, – гей. Мы зашли внутрь, Валёк обреченно нажал кнопку. Лифт, словно очнувшись от короткого сна, заурчал, переваривая содержимое, закряхтел и, раскачиваясь в разные стороны, медленно зашагал по ступенькам на второй этаж. Хоть бы не споткнулся.
Квартира оказалась на удивление светлой, вмещающей толпы блуждающих персон вполне стандартной ориентации, за исключением двух-трёх сомневающихся в своей вере еретиков. В домашней экспозиции гармонично переплетались предметы собственного обшарпанного интерьера и пришлые образцы эстетического вольнодумства. У двери на уровне лица в портретной рамке красовалась миниатюрная фигура писающего мальчика.
– Выключатель, – вальяжно пояснил Валёк.
– Хорошо хоть не душ, – отозвался я.
– Ты ещё душа не видел, – ехидно обнадежил Макар, – а этот лучше не трогай, заслюнявили.
В первой комнате, в точности повторяя каждую деталь оригинала, стояла живая «Девушка у окна»14. Трудно описать впечатление, название которого не знаешь. Мне ужасно захотелось прикоснуться к девушке, попросить ее обернуться, встать за спиной. Не понимаю, как в родной сестре можно было разглядеть столько сексуальной задумчивости.
– Что у вас там за фигня с вечным двигателем? – раздался сзади возмущенный шёпот Валька.
Я вздрогнул и обернулся.
– А что с ним не так? – испуганно промямлил инженер самого субтильного вида и пубертатного возраста.
– Он не только двигается, но и греется. А вечный обогреватель совсем уж не комильфо. Впустил вас на свою голову, – сокрушался распорядитель выставки, – а у меня в подвале фонтан
Инженер всхлипнул и умчался устранять побочные успехи своего творчества.
Макар отволок меня в другую комнату, где я упёрся в обезображенный портрет Джоконды с потёками кислоты. Портрет висел на стене, через которую бежала глубокая наклонная трещина. Смещёнными узорами потрескавшейся штукатурки она создавала реалистичную иллюзию съехавшей части стены. При виде этого я сам чуть не треснул.
Напротив «Джоконды» висела репродукция «Чёрного квадрата», до пикселя воспроизводящая мельчайшие штрихи художника, за исключением фрагмента опрокинутой шахматной доски, торчащей из черноты. По ней, как с «Титаника», скатывались и исчезали в бездне человеческие фигурки.
– И что здесь? – спросила тощая девушка у своего лысого собеседника.
– Признанный может позволить себе посредственность, – на полном серьёзе пояснил тот, – и посредственность всё равно за это заплатит.
– Малевич рисовал… – вмешался было юноша, исходящий восторгом от заложенных в него знаний.
– Началось. Пятьдесят оттенков чёрного, скрижали внутри полотна, таинственность замысла. – Лысый вздохнул. – Послушайте, молодой человек. Искусство – это не умение красиво сказать или положить на холст свои фантазии. Искусство – это когда гений, сталкивая невидимый никому камушек, рождает лавину, целое направление, и многое в мире приобретает новые смыслы. А этот квадрат – в лучшем случае желание ошеломить.
Лысый развернулся и повёл свою спутницу подальше от нашумевшего полотна.
Невыслушанный юноша попытался швырнуть багаж знаний в меня, промахнулся, в сторону Макара даже не поглядел.
– Что они здесь курят? – в лучших традициях Голливуда проворчал я.
– Правильный вопрос! – глаза Макара заблестели, обшаривая взгляды посетителей на предмет содержания наркотических средств. – Стой здесь. Никуда не двигайся, – скомандовал он и скрылся в хаотично расставленной галерее тел.
Наглотавшись когда-то афганской пыли вместе с дымом анаши, мой друг без труда мог определить носителя каннабиса в толпе самых законопослушных граждан. После чего в непринуждённо-хамской манере Макара правонарушитель распознавал участкового инспектора, требующего сдать государству предметы незаконного оборота. Но в этот раз что-то пошло не так, и «участковый» показался в сопровождении хозяина экспозиции. Мне сразу захотелось ссать.
В туалете я обнаружил возвышающийся на подиуме вокзальный унитаз с присущими ему винтажными аксессуарами. Ядовито-зелёные стены, как и раньше, исписаны отчаявшимися поэтами и на современный манер служили мессенджером для региональной группы. Лампочка Ильича под газетным абажуром. Дополненный резиновым шлангом мойдодыр. Зеркало чуть больше сигаретной коробки. Прислонённая к стене декоративная решётка и свисающий из-под потолка ржавый канализационный отвод свидетельствовали, что при определённых манипуляциях Lego-сортир мог превратиться в душ. В стене две украденные у лифта кнопки. Похоже, одна для унитаза, другая для душа. Не подписаны.