ПЯТЬ НОЧЕЙ
Шрифт:
– А если бы он отказался? – спросила Кира.
– Что отказался?
– Ну, это… по морде получать.
– Не знаю, у нас такого никогда не было, – я задумался. – Позвали бы старших, они бы его усадили и сами бы ещё добавили.
– А если нет старших?
Я пожал плечами, глотнул колы.
– Вы бы все вместе на него навалились?
Надо признать, что такой расклад вообще никогда не рассматривался.
– Да нет. Вряд ли кто-нибудь решился. Рыба, он же здоровенный. Да и не могло такого быть.
– А если бы было? – не унималась Кира.
Я помолчал и ничего не нашёлся ответить.
Повисло тягучее молчание.
– Со мной случай в
Макар затянулся. Неспешно выпустил дым, упёрся остекленевшим взглядом в зажигалку.
– Пытался я ему сдачи дать. Только он совсем с катушек слетал. Херачил от души.
– Так есть же офицеры, – не выдержала Кира, – мог бы им рассказать, они бы его наказали. Ведь так?
– Конечно, так. Наказали бы. Выговор влепили. А меня бы потом в батальон обеспечения весь оставшийся срок парашу выгребать.
– И что? Так и терпел? – спросил я.
– Ага, нашел терпилу, – сквозь зубы процедил Макар, – Я ему то пинка перед строем отвешу, то в столовой борщ на голову вылью.
Макар снова взял паузу, втягивая кислый дым тлеющего фильтра.
– И что дальше? Вы помирились? Да?
– Дальше я попал в госпиталь.
Кира подалась к Макару, будто хотела обнять, но осталась на месте, только глаза заблестели.
Рассказчик отчуждённо молчал.
– Да не тяни ты жилы. Дальше что?
– Снова борщ, снова госпиталь.
Макар задумчиво улыбнулся, потер висок, оскалился.
– Не помню уже, что там конкретно произошло, но скоро Толик нашел себе новую жертву. Про меня напрочь забыл. А я с саперной лопаткой так до конца учебки и не расставался.
Макар затушил остатки фильтра обожженными пальцами.
– А через полгода этого ада Афган уже не показался чем-то кошмарным. Там другие правила. Там офицер солдату брат. Сержант от пули сбережет. Одна сигарета по кругу. А письмо из дома – самый драгоценный подарок.
Ночь вторая
Проводив Киру готовиться к ночному представлению, мы опустошили поредевший бар, переругались с беспокойными соседями и отправились в последнее пристанище неунывающих скитальцев ночного города. Вероятно, «критические дни», включая, разумеется, и ночи, наступают одновременно и повсеместно. Словно отвечая этой насмешке природы, стриптиз был также критически перенасыщен взрывоопасной смесью обезумевших феромонов. Именно в такие ночи вершатся самые злодейские преступления, делаются самые гениальные открытия. Поскольку гениальностью мы не отличались, а становиться жертвой насилия мне как-то не улыбалось, я предложил посидеть сегодня по-тихому, скромно удовлетворяясь созерцанием обнажённых женских тел. Но Марго зарезервировала для нас вчерашний столик и с пожеланием «наслаждайтесь» кинулась обставлять зал дополнительной мебелью. Макар огляделся по сторонам, встречая любопытные взгляды.
– Знаешь, почему на порносеансах билеты на второй ряд стоят дороже, чем на первый?
– Почему? – не въехал я в сарказм вопроса.
– Со второго можно наблюдать ещё и за первым.
Я огляделся. Похоже, весь зал сидел на втором ряду.
– Да уж. Может, нам диван повернуть лицом к залу да начать мастурбировать?
– Ага, а потом вздрогнуть от присутственного покашливания и завизжать: кто здесь?
Мы говорили громко, народ стал ржать
О-хре-неть!
Волна ликования, очаровывающий взгляд, воспалённое сердцебиение невесомой фигуры, спрятанный в остановившемся времени тягучий поцелуй… я, казалось, выскользнул за рамки физических законов. Презрев гравитацию, я готов был прыгнуть на потолок, но раздражённый голос вернул тяжесть материальным объектам и обрушил меня на диван.
– Ты, артист, хорош придуриваться. Не так много выпили, чтобы ты самолётики изображал.
Я расхохотался в лицо Макару, пытаясь придать конфузу смысл утончённой игры. Вроде прокатило. Отпустил Кирину руку, боясь встретиться с ней глазами, и потирая ладони, уставился на «призовую» бутыль.
Вот это дела!
Проложив на карте маршрут в обход любому вероятному столкновению, я направился в туалет, где долго держал уплывающее сознание под струёй холодной воды. Обтёр голову бумажным полотенцем, проверил слуховые и зрительные рецепторы, галлюцинаций не обнаружил, зачем-то высунул язык – на месте; открыл дверь и выпал в шумный коридор. Старый маршрут был уже раскрыт, перегорожен живой изгородью, выстроены платные пешеходные дорожки, да и вообще клуб подвергся основательной реконструкции. Наняв поводыря из местных, шёл, как по восточному базару, обходя все ряды, нумера, знакомясь с постояльцами и их сегодняшними принцессами.
Вот приватные люксы, что по карману только детям «нефтяников», а выстеленные грубой доской, в виде собачей конуры с ковриком, цепью и ошейником – только их родителям.
Вот бесстрашная Красная Шапочка достаёт из корзинки пирожок и угощает им утомившегося охотника. Скромно сведя коленки, она восхищённо смотрит на этот бастион жира и мужества. Вытирает салфеткой его засаленные губы и улыбается здоровому аппетиту. Разомлевший герой снисходительно треплет её по макушке.
Вот закованная в жёсткий корсет мадмуазель нежно флиртует с застегнутым на все пуговицы гражданином. Со своим уставшим от чужого благополучия взглядом, он видится мне служащим сейфового хранилища. Какая пытка – каждый день отпирать ящики с чужими сокровищами. Его визави, улыбаясь, пробегает пальцами по расслабленной руке, щекочет второй подбородок, пытаясь подобрать отмычку от его собственного карманного сейфа.
Перезрелый, чисто выбритый мужчина в бакенбардах и белоснежной сорочке с упоением смотрит на томящуюся блондинку. В знак безграничного доверия он готов вручить ей на хранение сердце и ключи от воздушного замка. Он снова молод, силён, обожаем и готов на всякие пикантные глупости.
С высоты барного табурета, куда загнала меня проводница, я самодовольно окидывал место действия взглядом режиссёра, взирающего со сцены в зал. В этом театре каждый изображает более откровенную и страстную версию самого себя. Рабы и властелины, феи и горгоны, жертвенные грешницы и высокомерные праведники, как мотыльки, живут всего пару часов, постепенно сползая в яму цинизма и хамства.