Пять праведных преступников

Честертон Гилберт Кийт

ЭПИЛОГ

Убийца, шарлатан, вор и предатель рассказали журналисту о своих преступлениях короче и немного иначе, чем здесь. Однако длилось это долго; и за все время мистер Пиньон ни разу их не перебил.

Когда они закончили, он кашлянул и сказал:

– Что ж, господа,

ваши рассказы замечательны. Но ведь всех нас иногда не понимают. Окажите мне честь, признайте, что я вас не торопил, не насиловал, слушал вежливо и наслаждался вашим гостеприимством, не извлекая из него практической пользы.

– Никто не мог бы, - сказал врач, - проявить больше вежливости и терпения.

– Говорю я это потому, - мягко продолжал мистер Пиньон, - что у себя на родине я известен как Беспощадный тиран, или таран, Первый Проныра и даже Джек Потрошитель. Заслужил я такие прозвища тем, что буквально вырываю сокровеннейшие тайны или сокрушаю, как упомянутый таран, стены частных домов. В моем штате давно привыкли к шапкам: "Проклятый Пиньон протаранил президента" или "Старый бульдог вцепился в секретаря". До сих пор толкуют о том, как я взял интервью у судьи Гротана, схватив его за ногу, когда он садился в самолет.

– Никогда бы не подумал, - сказал врач.
– Кто-кто, а вы...

– Я и не хватал, - спокойно ответил Пиньон.
– Мы приятно побеседовали у него в кабинете. Но каждый должен заботиться о профессиональной репутации.

– Значит, - вмешался высокий, - вы никого не таранили и не потрошили?

– Даже в той мере, в какой вы убивали, - мягко отвечал газетчик.
– Но если я не буду считаться грубым, я потеряю престиж, а то и работу. В сущности, вежливостью

можно добиться всего, чего хочешь. Я заметил, кратко и серьезно прибавил он, - что люди всегда рады поговорить о себе.

Четверо друзей переглянулись и засмеялись.

– Да, - сказал врач, - от нас вы всего добились вежливостью. Предположим, что вы нарушите слово. Неужели пришлось бы писать, что вы были с нами грубы?

– Вероятно, - кивнул Пиньон.
– Если бы я напечатал ваши истории, я написал бы, что ворвался к доктору и не дал ему оперировать, пока он мне не рассказал всю свою жизнь. Машину мистера Нэдуэя я остановил, когда он ехал к умирающей матери, и вырвал у него соображения о Труде и Капитале. К вам я ворвался, вас схватил в поезде, иначе редактор не поверит, что я настоящий репортер. На самом же деле все это не нужно, надо просто говорить с людьми уважительно или, - едва улыбнувшись, прибавил он, - не мешать, когда они с тобой говорят.

– Как вы думаете, - медленно спросил высокий, - публика действительно это любит?

– Не знаю, - ответил журналист.
– Скорее - нет. Это любит издатель.

– Простите меня, - продолжал собеседник, - а вы-то, вы сами? Неужели вам приятно, что от Мэна до Мексики вас считают каким-то грубым громилой, а не мягким, просвещенным, воспитанным джентльменом?

– Что ж, - вздохнул журналист, - всех нас иногда не понимают.

Все немного помолчали, а потом доктор Джадсон повернулся к своим друзьям.

– Господа, - сказал он, - предлагаю принять в наш клуб мистера Ли Пиньона.