Пять причин улыбнуться
Шрифт:
Алька хотела запротестовать, но Сергей остановил ее, мотнув головой.
— В общем, выяснилось, что в этом баре подают не только крепкие напитки… Она присела рядом, от нее пахло вот как раз этими самыми духами, которыми ты по неведению отравила воздух. — Он горько усмехнулся. — Я поднял свою хмельную голову, и мои глаза, затянутые поволокой алкоголя, все-таки разглядели, что она чертовски красива. Наверное, глупа, подумал я. Но мне было все равно. Хотелось хоть кого-то, кто бы скрасил мое одиночество. Я заговорил — она ответила. Голос у нее был таким же, как она сама, — загадочным, с легкой хрипотцой. На мои глупые вопросы, адресованные красивой пустышке, она отвечала умно и с достоинством. И в ответ на мое дежурное предложение «Заглянем ко мне?» только
Я взял ее телефон, и вскоре мы снова встретились. На сей раз я предусмотрительно, — Сергей хмыкнул, — не напился. Елена — так ее звали — оценила мои старания. Я думал, она потащит меня в кафе, а она повела меня бродить по каким-то аллеям. Не знаю, как Елена умудрялась находить в Москве такие тихие, уединенные дворики, что мне начало казаться — с ней я нахожусь в совершенно другом городе. А может, и в другом мире.
Мы говорили обо всем, что меня интересовало, а главное — о литературе. Она знала в этом толк. В настоящем, вечном. Ты пока не видишь разницы между вещами нетленными, теми, что смакуют, как хорошее вино, и легкими, пустыми однодневками, леденцами для души. Я не переставал удивляться ее начитанности, ее тонкому, пронзительному, неженскому уму. Она отвергала пошлятину и не терпела бульварной простоты. Но больше всего меня удивляло то, что у нас такие похожие вкусы. Елена сходила с ума от Маркеса, и мы наперебой цитировали полюбившиеся фразы. Но если бы только это… Ее мировоззрение, ее внутренний мир, ее желания, все вплоть до мимолетных, практически совпадали с моими… Иной раз я ловил себя на мысли, что никак не могу поверить в ее реальность. Мы были… как разнополые клоны… — Сергей смолк, захлебнувшись своей несколько театральной, но прочувствованной речью. — Казалось, такое невозможно… Но было же возможно, черт возьми… — швырнул он в пустоту. — Уже через несколько дней наших встреч я почувствовал, что влюбился. Влюбился в первый и, видимо, в последний раз… И в первый раз испугался, серьезно испугался потерять ее, рассказав о чувствах, которыми я давился, как бешеный пес слюной. Уж извини за такое дурацкое сравнение…
Видишь ли, Алька… — Сергей обращался к ней, но Алька чувствовала, что он говорит сам с собой. Ее мнение — осуждение или одобрение — нужно ему, как рыбке зонтик. Это задело Альку, но она все равно слушала. В конце концов, сама напросилась на эти нудные откровения. — Елена была первой женщиной, которая ни разу не только не заговорила, но и не намекнула о браке. Напротив, она сразу заявила мне, что хочет свободы и эта свобода ей дороже всего на свете. Впервые я видел женщину, ценившую свою независимость. Женщину, которая не желала попасть в клетку, ограниченную кухней и штампом в паспорте. И вот с этой-то женщиной мне, как назло, смертельно захотелось быть рядом. Всегда. Всю жизнь. Я долго сомневался, прежде чем выложить ей все начистоту. Но разговор на эту тему все-таки состоялся.
Она отреагировала, с одной стороны, ожидаемо, с другой — непредсказуемо. Но поступи Елена по-другому, я засомневался бы в искренности всего, о чем она твердила раньше. Она уехала куда-то на неделю, заявив, что ей нужно подумать. Но не над моим предложением, а над тем, продолжать ли вообще встречаться со мной. Я ждал терпеливо, как преданный пес, и думал, думал, думал, как удержать ее рядом. Когда она вернулась, я окончательно съехал с катушек. Сказал, что, если она не сменит гнев на милость, я напьюсь в хлам и прыгну с моста под поезд…
Честно говоря, мне до сих пор стыдно. Выглядел я дико и нелепо. Взрослый, стареющий мужчина ведет себя как спятивший подросток… Но Елена поняла меня и простила эту дурацкую выходку. Она ведь тоже любила меня…
Елена переехала ко мне, но «жить долго и счастливо» не вышло. Через несколько дней она пропала. Мне позвонили в тот же вечер. Какой-то «гиви» или «махмуд» сообщил мне, что «мой женщин» у него. И если я соберу сто тысяч, естественно, не рублей, а также буду держать свой рот на замке, то «женщин вернется».
Я
В общем, я вполне мог бы получить сто тысяч, если бы попросил. Но я прекрасно знал своих родных и поэтому не сомневался, что такая крупная сумма неизбежно повлечет за собой расспросы, которые мне не нужны… Слава богу, имелся еще один вариант. Полгода назад скончалась моя бабка по отцовской линии. Она любила меня, а потому оставила наследство — дом в прекрасном состоянии и землю неподалеку от Чехова. Я уже сказал, как отношусь к Москве… И не сомневался, что со временем уговорю Елену оставить город и переехать со мной в этот домик. Похищение эти планы нарушило.
Но я не испытывал сожалений по этому поводу. Наоборот, я радовался, что у меня есть этот домик. Есть возможность спасти женщину, которую я люблю… Но даже если бы в тот момент его не было, я ни секунды не колебался бы, чтобы продать квартиру. Я все сделал бы, на все пошел, лишь бы Елена вернулась… — Сергей смолк и о чем-то задумался.
Альке было неловко настаивать на продолжении, да и потом, этот рассказ вызвал в ней какое-то неприятное чувство. Что-то гнездилось внутри, но Алька еще не понимала, что именно. Сочувствие? Нет. Раздражение? Близко, но не оно… Пока Алька прислушивалась к себе, Сергей решил-таки закончить свою исповедь. Но продолжал он хмуро, без особого энтузиазма:
— Я продал дом и передал похитителям деньги. Эти «Махмуды» вытолкали шатавшуюся Елену из машины, и я, заграбастав свое сокровище, повез ее домой. Тогда я натерпелся страху. Мне казалось, меня кинут, они не приедут или приедут, но без нее. Я боялся, что меня убьют. Но еще больше — что мертва она. И когда все обошлось, я первым делом предложил ей выйти за меня. Глупо, конечно… Она еще не оправилась от потрясения, а я полез к ней с этой ерундой… Елена посмотрела на меня… Черт, я даже не могу объяснить, как она на меня посмотрела. Я замял тему, решил подождать… Мы провели прекрасную, нет, восхитительную ночь… А наутро я проснулся один. На столе лежала записка. Коротко и просто: «Не ищи. Я не готова». Я не поверил и бросился на поиски… Вот тогда и выяснилось, что я ничегошеньки о ней не знаю. Кроме того, что она читает, о чем думает и что чувствует…
Никакой Елены Плисовой я так и не нашел. Целое море Елен, несколько Плисовых, но ее среди них не оказалось… Отец — он невзлюбил ее, хоть и видел всего один раз, — почему-то сказал, что так и должно было кончиться. Я тогда вспылил, наговорил ему гадостей, но он даже не обратил на них внимания. Все думал о чем-то… А потом жизнь дала мне еще одну затрещину, но уже по другой щеке. Папы не стало…
Сергей смолк, но так и не повернулся к Альке. Ее мнение его не интересовало. Весь этот рассказ, вся эта исповедь была нужна лишь для того, чтобы выплеснуть наконец то дерьмо, что скопилось в его душе за последние несколько месяцев. А может, и за целую жизнь? «Замкнутые люди нередко нуждаются в обсуждении своих чувств больше, чем люди несдержанные», — кажется, так было в «Джен Эйр»?
Этот длинный рассказ вызвал в Альке смешанные чувства. Она жалела отца Сергея, самого Сергея, страдавшего из-за смерти отца, но не Елену. Эта Елена Плисова представлялась Альке каким-то сказочным персонажем. Она казалась слишком идеальной, чтобы быть настоящей.
Или Сергей приукрасил? Нет, не может быть. Алька смотрела на него и понимала — не может. Этот хмурый человек способен сохнуть только по такой, как Елена, — загадочной, умной, яркой. Ни по кому другому…
И вдруг до Альки со всей ясностью дошло, какое чувство мучило ее во время рассказа. Ревность.