Пять причин улыбнуться
Шрифт:
— Вы правда хотите знать, какой день в моей жизни был самым ярким?
Вероятно, никто, кроме Куси, не хочет этого знать, но и Леха, и Анечка кивают. Я их понимаю: гламурный тест на «авантюрность» гораздо скучнее, чем любой из самых скучных моих рассказов. В радужной оболочке Кусиных глаз образуется подозрительно влажная синева, и я понимаю, что подбрасываю ей очередной материал для ее богатых исследований. Меня это немного злит, но я почти привык к тому, что часто представляю интерес для ее научных изысканий.
— Ну, слушайте, умники…
Возвращаюсь из школы рано. На дворе август, каникулы,
— А чего страшного? — недоуменно развел я руками. — Подумаешь, жуки. У нас в деревне весной они гроздьями на деревьях висят…
Молодой учитель физики, Сергей Васильевич, меня понял и к директору не повел. Только пересадил на заднюю парту, подальше от остальных, чему я даже обрадовался. А вообще-то мне понравилось, когда жужжащие мохнатые красавцы взмыли среди скучных бледно-зеленых стен кабинета физики. Жаль, кроме меня, никто этого не оценил.
К моему удивлению, мама вернулась с работы раньше обычного. Они с сестрой сидят на кухне и пьют чай с «сахаром без сахара» — так я называю заменитель сахара. Мама на вечной диете, сестра только вступает в ряды худеющих. Эту семейную традицию, по слухам, начала моя бабка, Полина Ивановна Уклейкина. Она так боялась растолстеть, что перешла исключительно на морковь и овсянку. Поэтому, когда дедушке понадобилось на несколько дней уехать, а бабке пришлось сидеть с внучатами, морковный салат и овсяную кашу мы получали на завтрак, обед и ужин. Вернувшись, дедушка Семен Арсеньевич очень на нее рассердился. После крупной ссоры бабка несколько месяцев не заглядывала в наш дом.
Я захожу на кухню и бросаю привычное:
— Мам, Оль, привет…
Обе синхронно ставят чашки и рассеянно кивают моей персоне. У сестры особенно отвлеченный вид, кажется, у нее неприятности. Вряд ли в институте: сессия уже давно сдана, а сестричка у меня девочка-умничка, учится без хвостов. Я поражаюсь, как ей удается совмещать гулянки и учебу. Для нее это так же легко, как овощи в салат порезать. Таким мозгам можно только позавидовать. Но вредная она, не приведи господи. И рассудительная, словно ей пятьдесят, а не девятнадцать.
На подоконнике стоит банка с белыми гвоздиками. Я догадываюсь: снова «мальчик с цветами». Так у нас в семье называют Олькиного ухажера, которого она наотрез отказывается знакомить с предками. Я уверен, что Олька стесняется: как же у такой умненькой и рассудительной девушки может быть парень? Наверное, сестричка думает, что парни — это глупо.
А вот я хочу, чтобы у меня появилась девчонка. Ведь мне уже почти пятнадцать, и у многих моих одноклассников есть «телки», как они их называют. Я бы не стал называть свою девчонку «телкой». Но я ни разу не встретил девчонки, которая бы понравилась мне по-настоящему. Все они какие-то… слишком обычные, что ли. Как будто их на фабрике штампуют. Даже одеваются как близнецы: зимой у них на голове
В нашей семье вообще настоящая путаница с фамилиями. У меня, Ольки, папы и дедушки одна фамилия — Васильковы. У мамы — Гребнева. У бабушки — Уклейкина. Просто бабушка — мамина мама — после развода с мужем вернула себе девичью фамилию. А мама просто не захотела брать фамилию моего папы после замужества. Она у меня в этом смысле принципиальная: за равенство между мужчиной и женщиной. Наверное, поэтому мама никогда не готовит, а по дому всегда хлопочет дед… Иногда я жалею, что мама не дала мне свою фамилию. Был бы Вася Гребнев. По-моему, гораздо лучше, чем Вася Васильков…
— Папа не звонил? — спрашиваю я маму, которая разглядывает кроны ясеней, зеленеющие за нашими окнами.
— Звонил, — нехотя отвечает она, слегка покусывая нижнюю губу. Плохой признак. Это значит, что папе не дали долгожданный отпуск или мама опять его к кому-то приревновала. Она у меня очень красивая, но ревнивая до ужаса. Вообще-то я ни разу не видел, чтобы папа на кого-нибудь смотрел, но у мамы на этот счет свое, особое мнение…
— И что? — продолжаю я пытать маму. — Отпуск-то ему дали? — Папа столько ждал этого отпуска, что будет очень обидно, если начальство снова решит его «продинамить», как говорит Олька.
Мой папа работает каким-то начальником в МГТС — работа, о которой мы все имеем довольно смутное представление, — и отпуска у него не было уже больше года. Всякий раз, когда папино заявление об отпуске вступает в силу, у его начальства находятся важные и срочные дела, так что папе приходится забыть об отпуске и решать насущные проблемы. В этот раз он твердо вознамерился поговорить с Пал Палычем, загадочным человеком, от которого всегда все зависит, и мы с сестрой с нетерпением ждем ответа на мучающий нас вопрос: поедем ли мы в Крым? Особенно нервно ждет Олька, которая бредит Крымом уже полгода и даже потратила последнюю стипендию на модный купальник в разноцветных пятнах.
— Еще не знаю, — вздыхает мама и снова уходит взглядом в окно, в пыльную зелень ясеней.
— Солянка — в холодильнике, котлеты — на столе, — бросает, не глядя на меня, Олька. Этому она научилась у мамы. В отличие от мам моих одноклассников, моя никогда не упрашивает меня, чтобы я поел. Никаких там слюнявых «сыночка, покушай». Ты уже взрослый мальчик, так что можешь самостоятельно подогреть себе котлеты. Это и нравится, и бесит одновременно. Может, потому, что я хочу еще немного побыть ребенком, которого гладят на ночь по головке.
Судя по пепельнице, до краев набитой окурками, мама действительно нервничает. Их с сестрой напряженные лица начинают меня угнетать, поэтому я ухожу в свою комнату, беру с полки «Убить пересмешника» и валяюсь с книжкой, пока не раздается хлопок входной двери. Я не знаю, кто именно пришел, дедушка или отец, но их обоих мне одинаково не терпится увидеть.
— Папа! — радостно выкрикиваю я, завидев отца, стаскивающего с ног ботинки. Он поднимает голову, и по его печальному взгляду я понимаю: о поездке в Крым можно забыть.