Пять рассерженных жён
Шрифт:
«Ну и пусть живут как хотят, — подумала я. — Пускай их всех там хоть передавят, перетравят и перережут — и пальцем не шевельну. Что мне, заняться нечем? Вот баба Рая с Санькой не сегодня завтра вернуться, а у Саньки все ещё нет шведской стенки…
Черт! Стенку же должен делать Евгений, а у Саньки уже и Евгения нет, так я постаралась. А все виноваты они, эти жены, во главе с Тамаркой! Я, можно сказать, усердствовала, не жалея живота своего, семьёй рисковала и что же? Тамарка со своим Даней-уродом осталась, а я одна. И ради
В общем, я решила не вмешиваться, а зажить своей жизнью. Я легла на диван и несколько дней с неослабевающим интересом читала подряд все свои книжки. Перерывы делала лишь на обед и короткий сон…
Кстати, очень быстро выяснилось, что книжек я написала катастрофически мало. Перечитала их за четыре дня. И что теперь прикажете делать? Куда убить время? Не читать же чужие!
Я прошлась по квартире, не зная куда применить себя. Лишь тогда я заметила какой в моем доме беспорядок. Чуть больше месяца отсутствовала баба Рая, но складывалось впечатление, что здесь уже нарос приличный культурный слой, скоро раскопки можно будет делать. И это при том, что главного сорильщика — моего сына Саньку — баба Рая увезла с собой.
Я представила, сколько радости получит баба Рая, каким ценным человеком почувствует себя и присущая мне вредность взбунтовалась.
«Не бывать этому!» — воскликнула я и схватилась за ведро и тряпку.
В моей жизни обычно на пути таких похвальных намерений всегда вырастают непреодолимые препятствия. Выросли они и на этот раз. Позвонил Евгений.
— Ты куда пропал? — удивилась я, тут же вспомнив, что обычно он всегда был рядом.
— Только не подумай, что собираюсь мириться, — начал длинной преамбулой Евгений, — Тамарка права, ты несносна…
— Если уж берёшься цитировать Тамарку, — грубо оборвала его я, — так делай это хотя бы правильно. Она говорит, что я невозможная.
— Ты и несносная, и невозможная, — разозлился Евгений, — но через несколько дней приезжает Санька, а я обещал ему шведскую стенку. Я не могу его обмануть, у него и без того горе.
Мне стало дурно.
— Боже, что за горе? — страшно испугавшись, закричала я.
— А разве иметь такую беспутную мать, это не горе? Я с ужасом думаю, что с этим мальчиком будет, если я от тебя уйду.
— А ты разве ещё не ушёл? — заволновалась я.
Евгений вдруг сделался чрезвычайно рассудителен и заговорил буквально по-мужски.
— Понимаю, что ты мечтаешь отделаться от меня, — спокойно сказал он, — но не выйдет. Я не брошу пацана на произвол судьбы. Оставить его с тобой, это то же, что отдать ребёнка на воспитание шайке шимпанзе. Завтра ты вляпаешься в новую историю, а потом в другую и так до бесконечности, а воспитание вещь тонкая и требует каждодневного вложения себя в
Я пришла в восхищение.
— Что ты сказал? Повтори. Только медленно, и, желательно, по слогам.
Рассудительность мигом покинула Евгения, и он закричал:
— Иди ты к черту! Ты когда-нибудь будешь серьёзной?
— Более чем сейчас — никогда, — заверила я. — Ты сам не понял, что сказал. Это же вещь! Это уже, как говорят итальянцы, мотто — остроумное изречение. Понимаешь? А ведь до общения со мной ты был, прости, примитивен. До общения со мной тебе и в голову не пришло бы сказать такое.
— Да что я сказал-то? — уже заинтересовался Евгений.
— Ты сказал, что воспитание — это каждодневное вкладывание себя в другого человека.
— Хм, — почему-то смутился Евгений. — Это я такое сказал? Звучит двусмысленно. Действительно, до общения с тобой мне и в голову не пришла бы такая пошлость. Таким воспитанием все мужики занимаются и с жёнами и с другими бабами, я только думал, что это называется по-другому.
Может он изрёк что-то слишком тонкое, но я не поняла и постеснялась спрашивать, дабы не прослыть бестолковой. Вместо этого я сказала:
— Если ты собираешься приехать, то знай: я делаю в квартире уборку.
— Это зря, — не одобрил Евгений, — еду же делать Саньке шведскую стенку, а следовательно собираюсь пилить и строгать.
Не могу сказать, что это меня огорчило. Я охотно рассталась с тряпкой и ведром и тут же позвонила Полине. Я, конечно, дала себе клятву не лезть в их дела, но надо же было узнать живы ли они.
— Я жива, — сообщила Полина, — но лишь потому, что дома сижу.
— Сиди и дальше, — посоветовала я.
— Но мне надоело, — посетовала Полина. — Ты будешь меры принимать или не будешь?
«Ага, все же нуждаются во мне,» — удовлетворённо подумала я и успокоила Полину:
— Буду-буду.
— Тогда скорей принимай.
В уже приподнятом настроении я позвонила Татьяне.
— Ты ещё не наехала на грузовик? — спросила я.
— Я пугаюсь даже детских машинок, — горестно пожаловалась она. — Где же твои хвалёные способности? Скоро ты найдёшь убийцу? Долго ещё мне дома сидеть? Даже за хлебом соседку посылаю.
Я сжалилась:
— Скоро найду.
Затем я позвонила Изабелле.
— Слава богу, объявилась, — обрадовалась она. — Мы уже разыскивать тебя собрались.
— А что меня разыскивать? Я дома сижу.
— Вот именно, дома сидишь. Я дома, ты дома, а кто убийцу искать будет? Ищи давай.
«Боже, какое мне доверие, — обрадовалась я. — Может не права я была? Может погорячилась?»
Для большей ясности, я позвонила Тамарке, хотя известно же, что это дело пустое.
Вопреки ожиданиям, ответил-таки один телефон, но это была секретарша, которая один черт никогда меня с Тамаркой не соединяла, каждый раз противно пища: «У неё совещание.»