Пять снов Марчелло

Каныгина Светлана

Скрытый мраком ход времени был незаметен попугаю. Но солнце уже появилось на горизонте, и его свет уже менял цвета неба и спящего под ним города. Выдавливая темноту, он неспешно полз по уличным дорогам, кирпичным стенам домов и решетчатым ставням окон и наливал сочностью ярких красок травы, листву деревьев и клумбы. Достигнув незапертого окна комнаты, где стояла клетка Марчелло, солнечный свет впрыснул в неё широкий рассеянный луч, и тот, озарив плед, заставил его светиться изнутри.

Попугай вздрогнул. Только сейчас он понял, что птичий голос смолк, а воздух потеплел и, изменив свой запах, стал сладким и цветочным. Всё ещё не смея пошевелиться,

какаду лишь чуть повернул голову к источнику свечения и зажмурился. Горящий цвет пледа тут же исчез, но сладость аромата воздуха начала ощущаться сильнее, и его тепло стало более выраженным, согревающим. То открывая, то закрывая глаза, Марчелло вдыхал медленно, подтягивая к языку воздух, и задерживал его там, незаметно причмокивая, стараясь вобрать и распробовать его необыкновенный медово-пудровый вкус. Попугай блаженствовал от невозможности прочувствовать его до конца. Загадка происхождения этого чарующего запаха позволяла представлять его источник каким угодно и этим ещё больше восхищала.

Подобное какаду испытывал впервые и так глубоко погрузился в свои ощущения, что не слышал, как, появляясь по одному, множились и нарастали звуки проснувшегося дома, в котором он находился. Он не заметил голосов за стеной, плеска воды, доносящегося из ванной, и шагов вошедшей в комнату Кьяры.

– Пора просыпаться,– прозвучало неожиданно.

Внезапно сорванный с клетки плед впустил в неё сноп солнечных лучей.

Попугай сощурился. Сквозь щель между веками он увидел широкую улыбку Кьяры, а затем её руку с мокрыми от выступившего сока дольками яблока.

– Ну же. Это твои любимые, я знаю,– ласково сказала женщина, наклоняясь к клетке,– Мы будем вместе пять дней, и я собираюсь тебя баловать. Не отказывай мне в этом удовольствии.

Всё ещё щурясь, Марчелло взглянул в глаза Кьяры. Ярко освещённые солнечным светом, собрав к своим уголкам тонкие нити морщин и вздрагивая дымчатым обрамлением ресниц, они улыбались.

Какаду медленно потянулся лапой к яблоку, не отрывая взгляда, медленно взял его и так же медленно поднёс к клюву. Кьяра кивнула головой и вдруг, подняв клетку, понесла её к окну.

В распахнутые от удивления глаза Марчелло снова ударил свет, но теперь он был ярче и белее. Густой пучок из рассеивающихся по сторонам сотен лучей будто набросился на какаду и, не касаясь, охватил его. А потом воздух вновь дохнул медовым ароматом, и за исчезнувшей пеленой солнечного света попугай увидел разверзшееся пространство с голубой, украшенной клочками белых облаков высью, дома с рыжей черепицей крыш и окна в сверкающих бликах. Марчелло повис в нём, в этом пространстве, крепко вцепившись в жёрдочку раскачивающейся клетки, и даже не пытался, а просто не мог думать ни о чём, дышал часто и с дрожью, испуганный и восторженный одновременно.

Забыв о Симоне, о неразгаданном вчерашнем рокоте автомобиля и стуке каблуков, о Кьяре и зажатом в лапе яблоке, несмело осматриваясь по утратившим свои границы сторонам, Марчелло ощупывал взглядом всё, что мог заметить и понимал, что больше не видит пределов.

Дома стояли один за одним, выступая друг за другом боками и крышами, выстроенные кривой вереницей, что уходила далеко вперёд и не заканчивалась, а только терялась из виду. Между ними выглядывали деревья, бегущие вниз короткие и длинные полосы ступеней, квадраты, круги и ромбы цветочных клумб, скамьи, изгороди и скульптуры. Края этой пышущей цветом картины разглядеть было невозможно и это явилось для Марчелло самым

удивительным. Впервые он смотрел на стену дома, на самую далёкую из тех, что были впереди, и мог видеть, что она- не предел. За ней, в размытой дымке скрывалось ещё что-то. Какаду не стремился разгадать, чем оно могло быть, но не в силах не смотреть всё возвращался к нему глазами, снова и снова очерчивая взглядом линию горизонта.

В эти мгновенья Марчелло видел то, чего никогда не знал. Он был встревожен и напуган. Однако страх- быть частью открывшегося и восторг от осознания своего при этом присутствия так поровну разделяли власть над разумом и телом попугая, что уже не осталось в нём робости, но появилось желание отдаться происходящему, позволив каждой грани этих ощущений коснуться его души. Чувство замкнутости, порождённое многолетним созерцанием внутренних углов и мрачности их теней, исчезло, и даже та стена, что сейчас была позади, не убеждала какаду в том, что за ней ничего нет.

Марчелло больше не окружал мир комнаты в маленькой квартирке. Его клетка висела на вытянутом крюке для цветочных горшков под распахнутым окном пятого этажа, над улицей, купающейся в солнечном свете и красках лета.

Внизу, поблескивая гладкостью каменной брусчатки, текла дорога. Разветвляясь, она огибала круг спящего ярусного фонтана, что венчал центр маленькой площади, и бежала между домов к другим дворам, скверу и куда-то ещё дальше. По обе её стороны лежали узкие тротуары, укрытые дырчатой тенью высаженных вдоль деревьев, а вплотную к ним, прижавшись друг за другом, стояли автомобили.

В желтых стенах домов, на одну ступень от земли, в вытянутых прямоугольных фронтонах прятались двери. Некоторые из них были отделаны резьбой и покрыты лаком, другие покрашены краской без всякого изыска или вовсе давно оставлены без ухода. Над ними, перемежаясь рядами окон, висели балконы, щедро украшенные цветами в горшках и овитые стеблями плюща и плетистой розы, тянущихся от перил к стенам и оттуда вверх по трещинам и ломаным краям штукатурки. Ставни почти везде были закрыты, но кое-где хозяева уже проснулись и, отворив их, виднелись в окнах: кто с кружкой чего-то дымящегося у подоконника, кто с сигаретой у плиты на кухне, кто за обеденным столом с раскрытой газетой.

Солнце поднималось всё выше. Его лучи теплели, и утренняя прохладная свежесть становилась бархатной, такой, какая бывает в преддверии зноя.

Щурясь на солнечное сияние, Марчелло обвёл взглядом небесную синь и обомлел.

Над его головой в сплетении тугих змееподобных стеблей и ворохе зелёных листьев висели грозди нежно сиреневых цветов. Растение обвивало собой выступ вокруг окна Кьяры и свешивалось с него густой, тяжёлой на вид травяной гривой. Окутанное цветом неба, словно дымкой, оно чуть вздрагивало на ветру и, ослепляя мерцающими проблесками света в листве, выбрасывало в воздух тонкий аромат, тот медово-пудровый и чарующий, который какаду пытался разгадать под пледом.

Ещё раз глубоко втянув его со вздохом, Марчелло задумчиво причмокнул. Взгляд попугая упал на спускающийся по стене толстый стебель цветка и он, придвинувшись ближе к прутьям клетки, посмотрел вниз. Там, одно ниже другого, были ещё четыре окна, поросших сиреневыми цветами, а стебель, несущий на себе их пышность, опускался ниже, где переплетённый в узловатые косы с ещё несколькими такими же уходил в землю. Снова причмокнув, попугай вспомнил о яблоке. Поднеся его к клюву, он откусил кусок и опять посмотрел вниз.