Пять снов Марчелло

Каныгина Светлана

Ещё был мужчина в белой восьмиклинной кепке и белых брюках со стрелками. Сначала он сидел внутри кафе, у окна, с чашкой некоего прозрачного напитка и открытым ноутбуком; размышлял, потирал подбородок и что-то печатал. Потом он перебрался за столик на улице, и Роза принесла ему другую чашку прозрачного напитка, но уже с половинкой лимонной дольки на поверхности. Здесь мужчина пробыл недолго, всё смотрел в экран ноутбука, но не печатал ничего, а только потягивал из чашки и иногда недовольно поджимал губы. Позже он вернулся под крышу кафе и сел к окну рядом с дверью. Роза подала ему ещё чашку напитка без лимона и пачку сигарет, с которой он стал выходить на улицу, курил, а возвращаясь обратно за столик, ставил её напротив себя рядом с ноутбуком и печатал, временами сосредоточенно поглядывая в окно.

Впрочем,

человека в восьмиклинке нельзя было назвать мелочью. Он ею не был.

Однако было другое. Никто кроме Марчелло не замечал, как тот тревожился о написанном в ноутбуке, как недоволен был тем, что просиживает время без движения, как ему неприятны, но почему-то необходимы напиток с лимоном и без лимона, и сигареты, от которых он морщился и сплёвывал.

Эти мелкие, неброские составляющие жизни без сомнений являлись неприметными для окружающих. Но какаду не мог их не замечать. Для него они были визуальным аккомпанементом основной темы улицы, построенной из массивных аккордов домов и дорог, на фоне которой зрительно звучали партии уличных сюжетов и отдельных людей и летающих в небе птиц, и всего того, что существовало перед глазами. Это была особого рода музыка, созданная не из звуков, но из образов. Марчелло видел, что он единственный, кто смог её разглядеть, поэтому чувствовал себя причастным к некоему таинству, и ужасно тревожился о том, что может неожиданно утратить эту способность. Он старался сберечь в своей памяти мельчайшие детали увиденного, чтобы, оказавшись вновь в стенах маленькой квартирки, помнить прелесть этого иного мира и отгораживать себя воспоминаниями о нём от теней и углов мирка тесной комнаты.

Подмечая мелочи, какаду отвлёкся от течения времени, но оно напомнило о себе сгущающимися сумерками. Жара слабела. На смену её духоте появился чуть ощутимый тёплый ветерок. Голоса стрижей, днём незаметные среди гула уличных звуков, стали слышны внятно, раздаваясь сверху, с высоты неба, полосами пронзительных свистящих трелей. Цветы на клумбах и балконах казались ярче. Одни из них уже начали закрывать свои бутоны в преддверии темноты, другие, из тех, что не любят дневной свет, распускались, преображая насаждения новыми красками. Кричащая лиловым маттиола, жёлтые пятна энотеры и всполохи белой ипомеи затмили собой цветы дня, выпятили свою красоту вперёд прочей, заставив последнюю служить им окантовкой, кружевом, обрамляющим их идеал.

Снова собирались в очереди вдоль бордюров автомобили. А люди, стекаясь со всех сторон, возвращались в свои дома: некоторые спешили, иные шли медленно или вовсе останавливались, заводя беседы со встреченными знакомыми и соседями. У фонтана кружили дети. Рядом с клумбой, на лавке, сидя по краям, ютились две влюблённые пары, а между ними, растянувшись, лежал толстый кот. Все столики внутри и снаружи кафе были заняты. Время от времени хозяйка заведения прохаживалась между ними, говорила с посетителями и давала указания Розе, которая теперь постоянно была на виду.

Слева у фонтана Марчелло заметил Кьяру. Женщина стояла, подняв голову вверх, смотрела на попугая и улыбалась. Спустя некоторое время она была дома и, выглядывая из облака глициний в своём окне, говорила какаду нежности. Спросив Марчелло о пройденном дне, и не получив ответа, она похвалила его ум и красоту, насыпала в кормушку зерна и вложила между прутьев клетки небольшую очищенную морковь. После этого она послала попугаю воздушный поцелуй и ушла.

Кьяра нравилась Марчелло, но её появление испугало его, а уход, напротив, принёс облегчение. Клетка какаду осталась висеть на крюке над улицей города.

Стемнело. Окна домов и кафе загорелись светом. Зажглись лампы в фонарях вдоль тротуаров и на убегающих вниз уличных лестницах. Засияли белые шары светильников на клумбах. Разноцветными огнями озарилась далёкая линия горизонта. На чернильно-синем небе проступили мерцающие точки звёзд. Город встречал ночь, и пульс его жизни- днём сбивчивый и порой суетливый- становился размеренным, спокойным, отчётливо слышным. В нём уже не было гулкого звукового смешения, фоном повисшего над улицей. И сами его звуки стали другими. Разговоры из окон слышались намеренно приглушёнными. В кафе играла мелодичная, в чём-то бархатная, музыка, с нотами из нечастого звона посуды и смеха. Фонтан журчал тонко капельными

всплесками, а рокот автомобилей был тихим и вкрадчивым. Ничто не заявляло о себе, как о чём-то явном, требующем внимания. Скорее наоборот: всё стремилось быть неброским, таким, чтобы не вызывать повышенного интереса. В это вечернее время смело выражали себя лишь запахи: перебивающие друг друга ароматы горячего, пропитанного маслом теста, пряных овощей, сыра, чесночного соуса и кофе, который сообщал о своём присутствии крикливо, резкими душистыми нотами.

Таким был вечер на улице дома Кьяры. Марчелло влюбился в его очарование сердцем, как влюбляются не в само существо, а в его качества, привлекательные на уровне бесконтактных ощущений, и пообещал себе, что не сомкнёт глаз до утра, лишь бы не расставаться с обретённым чувством ни на секунду. Волнения прожитого дня улеглись. Его завершение принесло душе Марчелло мир, а телу расслабление. Уставшие от тревог, они требовали у какаду покоя. И как бы ни старался он прогнать от себя желание заснуть, оно не уходило, а только становилось сильнее, подавляя его способность сопротивляться. Попугай не заметил, в какой момент оно полностью подчинило его себе. Думая, что всё ещё противостоит ему, Марчелло уже спал.

Сон первый. Роза из мороженого.

Уличные часы пробили одиннадцать. Какаду посмотрел в сторону звука и остановил взгляд на линии горизонта. Усыпанная искрами огней, она вся переливалась, а край неба, словно пришитый к ней полосой дымки, отражал собою это свечение, и поэтому тянущиеся по небесному своду облака отливали то розовым, то жёлтым, то голубым и зелёным. Час полночи был близко. Однако небо, казалось, противилось движению времени. Оно не темнело, наоборот, его цвет стал таким, точно его разбавили светом. Из чернильного он обратился в глубокий индиго, до такой степени матовый словно для этого по нему прошлись наждачной бумагой. Город под небом тоже выглядел по-другому. Рыжая черепица крыш лоснилась от новизны, деревья стали выше, кусты и цветы крупнее, дома горели всеми своими окнами. Дверь кафе осталась открытой, но в нём, как и на улице и за оконными стёклами домов не было ни души. Фонтан не перестал работать и журчал в одиночестве. Лавка у клумбы пустовала. Автомобилей у бордюров дороги не было. Город молчал. В нём не звучало ничто, кроме дыхания поражённого переменами Марчелло.

Попугай по- прежнему сидел на жёрдочке в клетке, висящей над улицей. Но то, что его окружало, хоть и выглядело так, как мгновение назад, в действительности являлось чем-то совершенно другим. Это стало понятным немедленно, когда Марчелло уловил себя на мысли, что стремление разглядеть любой из предметов приближало его к нему в такой мере, в какой этого хотелось. И то, что попугай был заперт, не мешало ему. Кроме того, он обнаружил в новой реальности некое волшебное свойство. Существуя без условий как данность, она всё же не была полностью самостоятельна, а в некоторой степени подчинялась его желаниям. Например, глядя на выпуклые прямоугольники брусчатки, освещённые фонарным светом, Марчелло подметил, что так они больше похожи на круги. И в тот же миг вся дорожная плитка стала круглой, вызвав в голове попугая молниеносный ответ «Да, это так». Действительность будто бы подыграла ему, сделав часть себя такой, какой он хотел её видеть. При этом она имела основу, неизменяемый скелет, повлиять на который не удавалось даже самым сильным желанием. Этим скелетом были тесная гряда домов, тишина и абсолютное безлюдье. Марчелло не мог заглянуть за стены, не мог заставить тишину замолчать, не мог отыскать ни одного человека. Действительность не исполняла этих его желаний.

Не зная, чего ждёт, попугай сидел неподвижно и смотрел в небо на плывущие в его бархатном индиго цветные барашки облаков. Их формы оказались податливы мыслям, и какаду, неосознанно пользуясь этим, начал придавать им очертания знакомых предметов. В большом клокастом облаке он увидел кресло покойного мужа Симоны. Рядом с ним, крадучись, двигался кот с поломанным ухом. Он преследовал плывущую впереди огромную облачную муху, которая, в свою очередь, пыталась догнать рогалик корнетто. Позади этой процессии неторопливо брела старушка с собачонкой на поводке, а ещё дальше, почти у самого горизонта, из скопления облаков вырисовывалась пара: кофейник и маленькая чашка на блюдце.