Пять снов Марчелло

Каныгина Светлана

Попугай пытался и не мог понять причину трепета, проступающего сквозь все эти жесты. Он видел их связь, способен был представить, как это происходит с ним самим, физически. Но источника, откуда бы это могло проистекать, не находил, как и не мог отыскать того, что вызывало в сидящем у фонтана эти чувственные проявления. Глазами и мысленно Марчелло ощупывал каждое движение юноши от его дыхания до вздрагивания губ и ноздрей и был так увлечён этим, что совсем перестал замечать остальное. Поэтому, когда у фонтана появился мальчишка на велосипеде с пластмассовым ведром в сетке, какаду даже вздрогнул от неожиданности.

– Привет, Тонино!– махнув рукой, прокричал мальчуган и, прижавшись к рулю, стремительно пронёсся через площадь, мимо кафе.

Юноша вдумчиво посмотрел

ему вслед, а потом снова взглянул на кафе. И тут он весь выпрямился, напряжённый каждой мышцей своего тела.

У столиков, выставляя с подноса перед семейной парой кофейные чашки, стояла девушка. Одетая в застёгнутую на все пуговицы белую рубашку, черные брюки и повязанная в обхват длинным бордовым фартуком, она выглядела строгой, но приветливо улыбалась и говорила с сидящими за столиком людьми легко, без натянутости. Её карамельного цвета волосы были подняты вверх, откуда, подхваченные лентой, спускались к лопаткам толстым колосом туго заплетённой косы. Глаза, чуть узкие, подтянутые внешними краями кверху, имели глубокий тёмный цвет, который в обрамлении пушистых и оттого несколько дымчатых ресниц казался насыщено смольным. А нос, прямой и короткий, был увенчан горбинкой и обсыпан мелкими крапинами веснушек. Всё в этой девушке ощущалось тонким. Шея, плечи, запястья, пальцы и даже линии её бёдер были сложены чрезвычайно хрупко, ломко на вид, но гармонично, по-девичьи.

Марчелло уже видел её, часом раньше, на улице вместе с круглотелой хозяйкой. С того времени во внешности девушки ничего не изменилось, и всё-таки она казалась какаду иной. Теперь он видел её не как одно из действующих лиц и даже не как особенно среди них выделенное. Попугай смотрел на неё следуя взгляду Тонино, сквозь многогранное преломляющее стекло его интереса, что расширяло ценность всякого внешнего свойства девушки, наделяя его эмоционально выраженной высокой значимостью.

Природа чувств, вызванных этим созерцанием, была непонятна Марчелло, но привлекала его. Ему хотелось разобраться в ощущаемом, узнать его причину, но вместе с тем какаду находил эту неизведанность пленительной и очень приятной. Для какаду она была нечто сравнима с ароматным плодом, запах которого дразнил его попробовать и в тоже время призывал не делать этого, чтобы, оставив рядом, наслаждаться духом его неразгаданного содержания.

В этом было что-то прекрасное, невидимое глазу, но прекрасное.

Тем временем, девушка в кафе закончила разговор с посетителями и, забрав поднос, пошла к двери. Уже входя в неё, она внезапно обернулась к площади и бросила взгляд туда, где за струями воды скрывался Тонино. Юноша отпрянул назад. Он отвернулся в сторону, закрыв глаза, словно бы это могло сделать его менее заметным, а когда понял, что смысла в этом действии не было, смущённо улыбнулся и, смеясь над собой, покачал головой. Девушка тогда уже ушла, и никто кроме Марчелло не смотрел на него.

Тут, пронзив собою воздух, издалека эхом донёсся бой уличных часов. Тонино, по- прежнему улыбаясь, мечтательно уставился вперёд, но, вспомнив о чем-то, неожиданно вскочил с места. Быстрыми шагами, не глядя в сторону кафе, он пересёк площадь, прошёл по тротуару и исчез за углом.

Попугай осмотрелся. Задержав взгляд на рассыпанных по уличной клумбе красных шариках понпонной маргаритки, он ненадолго задумался о них. А затем услышал звонкий смех и увидел там же, на скамье в тени высокого кустарника, троих женщин в годах, однако излучающих не обременённую возрастом лёгкость. Они весело щебетали друг с другом и в отличие от многих из тех, кто проходил мимо, никуда не торопились. Каждая была одета празднично, и у каждой в руке был крупный вафельный рожок, наполненный мороженым.

Одна из женщин ела мороженое трёх цветов: бледно-зелёного, желтого и розового, с вкраплением из дроблёного ореха и тёртого шоколада. В рожке второй были шарики цвета кофе с торчащей из них длинной палочкой бисквитного печенья. У третьей, подтаяв и стекая на рваные края вафли, красовались щедро нагромождённые комковатые куски белого сливочного мороженого и мараскиновая вишенка, наполовину

в них утопленная.

Оно, последнее, хоть и не имело правильных форм и ярких цветов, показалось попугаю невероятно аппетитным. Его хохотушка- обладательница, не в силах остановить поток своего многословия, была слишком увлечена, чтобы успевать есть, и по той же причине не замечала, как июньское тепло плавило прохладную прелесть ванильного чуда в её руке. А Марчелло, в свою очередь, испытывал гневное и ревностное волнение, видя как густые белые капли мороженого наплывали на хрусткую вафлю и переливались через её край, стекая в оборачивающую рожок салфетку. Перетаптываясь, он двигался по жёрдочке из стороны в сторону, готовый выплеснуть своё негодование в крике и едва сдерживал его.

Когда, наконец, женщина опомнилась, поняв, что мороженое течёт по пальцам, то мгновенно подобрала его языком и затем, откусив размягчённую верхушку вместе с краем вафли, закрыла глаза, медленно смакуя.

Какаду наблюдал за хохотушкой с завистью, но уже без раздражения. Удовольствие, изображенное на её лице, усмирило его. Глядя на то, как женщина ест, попугай представлял ощущаемый ею вкус и ему тоже становилось вкусно. Он помнил его, опробованный много лет назад, сладкий, ванильный, жирный, и поэтому не ревновал, а понимающе созерцал наслаждение, завидуя, но перенося это смиренно. И только, когда женщина, подхватив за черешок, вытянула из вязкого плена окутанную сливочной пенкой вишенку и, облизнув, подняла её, чтобы рассмотреть, Марчелло всем телом сжался. Пронзительно-алая полупрозрачная лоснящаяся ягода была видна ему лишь миг, а затем исчезла в губах хохотушки.

Попугай зажмурился, сглотнул представленный им вишнёвый вкус и открыл глаза, но почему-то больше не захотел смотреть в сторону скамейки и отвернулся.

К тому часу солнце поднялось совсем высоко. Отражая его свет, брусчатка дороги ослепляла бликами, а жёлтые стены домов точно горели. Было жарко. И хотя от палящего зноя Марчелло защищала фиолетовая грива глицинии, он чувствовал его в дыхании ветра и видел, как за краем скрывающей клетку тени дрожит раскалённый воздух. Улицей правил жаркий июньский полдень. Казалось, что это он заставлял пешеходов ютиться в коротких тенях деревьев вдоль тротуаров и спешить в свои дома; он одно за другим закрывал ставни окон; он снова выставил у бордюров автомобили, разогнал посетителей кафе и в довершение наказал всему быть тише, позволив звучать только фонтану. Это было похоже на движение назад, возвращение к началу дня. И происходило это слишком быстро, чтобы какаду мог что-либо понять. Поэтому всё, что он смог сделать, прежде чем испугался,– это решить, что действие картины идёт в обратную сторону, а значит он скоро должен будет оказаться под пледом и вернётся к своим монстерам и черепашьему шкафу в квартирке Симоны.

Марчелло действительно испугался. Несколько минут он смотрел на окно Кьяры, боясь не заметить мига, когда его вырвут из нового прекрасного мира, но потом закрыл глаза, решив, что вовсе их не откроет: так ему было страшно. Он начал думать, вспоминать детали увиденного с утра, перебирать их, искать то, чего не заметил, находил и думал об этом, складывал одно с другим, удивлялся и снова искал, а если не мог найти, то фантазировал с тем, что успел запомнить. Это помогло попугаю справиться с первыми минутами страха и заняло его внимание на следующие два часа, в течении которых он забыл о своей боязни, однако глаз не открывал, не желая терять приятные ему образы.

Марчелло всё думал и думал, пока сквозь мысли не услышал скрип автомобильных тормозов и почти сразу после него крепкую ругань в исполнении басистого мужского голоса.

Открыв глаза, какаду с облегчением заключил, что возвращения к Симоне не случилось и жизнь на улице вновь наполнена подвижностью. У кафе опять был фургончик с выпечкой. А рядом с его раскрытыми дверями стояли круглотелая хозяйка, водитель и бородатый мужчина в просаленных шортах и грязной футболке с изображением бульдожьей морды на спине. Все трое были распалены гневом и громко спорили, не обращая внимания на удивлённые взгляды прохожих.