Пять зеленых лун (сборник)
Шрифт:
Вначале он говорил через силу, но постепенно привычка взяла свое, и к тому моменту, когда он кончал работу, так увлекся, что чуть было не хлопнул Тодда Немерсона по груди, желая ему успеха.
— Ну хороню, — закончил он. — Обработай информацию и быстренько выдай ответ.
Несколько секунд Джек Уивер стоял, глубоко дыша, вновь переживая волнение власти над самым гигантским и сложным творением человеческих рук и человеческого разума. Потом спохватился и смущенно пробормотал:
— Ну вот… вот и все.
— По крайней мере теперь я знаю, — сказал Немерсон, — почему
Уивер пожал плечами, повернулся к пульту управления Мультиваком, заполненному темными, немигающими циферблатами и потухшими лампами. По его приказу бригады кибернетиков одна за другой покинули машину.
Затем, вздохнув, он включил программное устройство. В двенадцатый раз за последние дни он пытался заставить Мультивак трудиться. Замигали огоньки на пульте управления. Где-то далеко об этом узнают корреспонденты, и разнесется слух о новой попытке. И люди во всем мире, столь во многом зависящем от Мультивака, затаят дыхание.
Пока Уивер закладывал программу, Немерсон начал говорить. Он говорил медленно, стараясь точно вспомнить слова Уивера и ожидая решительного момента, когда он найдет необходимое условие для работы компьютера.
Уивер кончил. В голосе Немерсона зазвучало волнение. Он сказал:
— Ну хорошо, Мультивак. Обработай информацию и выдай ответ. — Он сделал короткую паузу и добавил необходимое условие:
— Пожалуйста!
В то же мгновение включились все реле и контакты Мультивака.
И ничего удивительного.
Машина может чувствовать — когда она перестает быть машиной.
Уильям Моррисон
Лечение
Oна проснулась, но не почувствовала желания узнать, где находится.
Сперва появилось ощущение: она существует, она жива, когда должна бы быть мертвой; потом — сознание того, что боль стала полновластной хозяйкой ее тела.
А потом мысль: «О боже, теперь я буду не просто некрасивой, а уродкой».
От этой мысли по ней прокатилась волна паники, но она была слишком усталой, чтобы долго испытывать какое бы то ни было чувство, и скоро заснула.
Потом, когда проснулась во второй раз, она задумалась: где же она теперь?
Понять это было невозможно. Вокруг мрак и молчание — мрак полный, молчание абсолютное. Она снова ощутила боль — тупую, равномерно разлившуюся по всему ее телу. Ныли ноги и ныли руки. Она попыталась их поднять и обнаружила, что они ее не слушаются. Попыталась согнуть пальцы — и тоже не смогла.
Она была парализована: ни один мускул ей не повиновался.
Безмолвие было таким полным, что наводило страх. Ни намека на шорох. До этого она находилась на космическом корабле, но сейчас не было слышно никаких привычных звуков: ни скрежета, ни ударов металла о металл, ни голоса Фреда, ни даже медленного ритма собственного дыхания.
Потребовалась целая минута, чтобы она поняла, почему ничего не слышит; а когда поняла, то не могла в понятое поверить. Но скоро ей
А также стало ясно другое: мрак так непрогляден потому, что она ослепла.
И еще одна мысль: почему, чувствуя боль в руках и ногах, она в то же время не может ими двигать? Что за странная форма паралича?
Она гнала от себя ответ, но неодолимо, хотя и медленно, он обретал ясные очертания: это вовсе не паралич. Она не может двигать руками и ногами потому, что у нее их нет. Боли, которые она испытывает, — фантомные, они не вызваны никакими внешними раздражениями.
Когда все это дошло до нее окончательно, она впала в обморочное состояние.
Очнулась она против своей воли. Отчаянно, изо всех сил она попыталась не думать и не чувствовать — подобно тому, как уже не видели ее глаза и не слышали уши.
Но назойливо лезли в голову мысли: почему она жива? Почему не погибла при столкновении?
Фред наверняка погиб. Астероид появился совершенно неожиданно; столкновение было неизбежно. Чудо, что спаслась она, если это можно назвать спасением: безглазый, безрукий и безногий обрубок, лишенный всяких средств связи с внешним миром, она теперь была более мертвой, чем живой. И нельзя поверить, чтобы Фред тоже мог остаться в живых — так же, как и она.
Так лучше — Фреду не придется, глядя на нее, подавлять дрожь ужаса, не придется переживать из-за того, что стало с ним самим. Он всегда был красавцем, и для него увидеть себя искалеченным и обезображенным равносильно смерти.
Надо найти способ последовать за ним, убить себя. Конечно, это очень трудно, когда у тебя нет ни рук, ни ног, нет возможности узнать, где ты и что тебя окружает; но все равно, рано или поздно она что-нибудь придумает. Она слышала от кого-то, что люди душат себя, проглатывая собственный язык. Теперь, когда она вспомнила об этом, настроение ее поднялось. Она может попробовать это прямо сейчас, может…
Нет, не может. Она не поняла этого сразу, но поняла теперь: языка у нее нет.
Она не потеряла сознания, хотя желала этого всей душой. Она подумала: «Нужно просто напрячь волю, заставить себя умереть. Умри, беспомощный обрубок, оборви пытку; умри, умри, умри!..»
Но она не умерла, и через некоторое время ей пришла в голову новая мысль: кроме них с Фредом, на корабле никого не было, и не было никакого другого корабля где-либо вблизи. Кто же тогда не дал ей умереть? Кто подобрал ее искалеченное тело, остановил поток крови, стал лечить ее раны, сохранил ей жизнь? И для чего?
Безмолвие не давало ответа, и не давал ответа собственный ее разум.
Прошла целая вечность, и она вновь погрузилась в сон.
А когда проснулась, услышала голос:
— Вы чувствуете себя лучше?
«Я слышу! — мысленно закричала она. — Какой странный голос, с таким необычным акцентом. Вообразить что-нибудь похожее я бы никогда сама не смогла — значит, я уже не глухая! А может, и не слепая? Может, это просто был кошмар и…»
— Я знаю, что ответить вы не можете. Но не бойтесь, скоро вы снова будете говорить.