Пятая труба; Тень власти
Шрифт:
Она зарыдала.
— Каждый день невинные страдают за виновных. Если ты хочешь соединить свою судьбу с моей, то надо бежать сейчас среди ночи, без всяких приготовлений. Я могу обещать тебе только любовь свою — в награду за потерю целого мира. Подумай, достаточно ли тебе этого?
Опять у неё не хватило духу сказать, что нет.
— Я не говорю о себе. Но... наши дети....
Он не мог видеть в темноте, как она вспыхнула.
— Ты не подумал об этом?
— Они также должны учиться бороться с жизнью. Богу известно, — горячо прибавил он, — что темна будет моя жизнь без тебя, но
Его голос упал. В нём слышалось какое-то отчаяние, как будто он уже не верил в её любовь. Он чувствовал, хотя и не хотел в этом сознаться, что действительно любящую женщину незачем приглашать дважды.
Фастрада не знала, что отвечать. В его словах было как будто осуждение, хотя он и не упрекал её ни в чём. Ей хотелось идти с ним, но она знала, что она не пойдёт с ним. Она хотела его любви, но приходила в ужас от цены, которой она приобретается. Днём она, вероятно, ещё стала бы бороться с ним, и её женский ум подсказал бы ей тысячи уловок. Но теперь его печальный голос, как-то торжественно звучавший в темноте, наводил на неё страх.
Перед ней стояли статуи двух святых, охранявшие портик церкви. То были мученики, добровольно потерпевшие за свою веру. Строго смотрели они на неё, как бы упрекая её в слабости. Над ней простиралась, словно нависшая чёрная бездна, крыша портала, и звезда, которую она раньше видела на полоске незакрытого неба, теперь скрылась из виду.
Ей страшно хотелось плакать, но плакать она не могла.
— Когда мы должны ехать? — шёпотом спросила она.
— Сейчас, моя дорогая. Нужно как можно скорее собрать вещи, если ты едешь. Если у тебя есть колебание и сомнение, то лучше не ездить. Хотя ты и не ответила на мой вопрос, достаточно ли крепко ты меня любишь, но я думаю, что этот ответ уже дан.
— Почему ты это знаешь? — воскликнула несчастная девушка, мучимая сомнениями, страхом и стыдом. — Что мужчина понимает в таких делах? Кто тебе сказал, что я колеблюсь из страха за себя? Я колеблюсь потому, что не знаю, где правильный путь.
Она знала, что это неправда, но в темноте нельзя было рассмотреть, как она покраснела.
— Дай мне некоторое время подумать. Я не могу думать здесь в темноте, на этом страшном месте, куда слетаются всякие привидения. Дай мне время! — повторила она, вздрагивая. — Через час я вернусь и дам тебе ответ.
— Мы здесь стоим в священной ограде церкви, к которой не посмеют приблизиться никакие привидения. Я не могу дать тебе время на размышление. Я рискнул бы на это, если б был один, но со мной сестра.
— А обо мне ты не думаешь? Несмотря на громкие слова, ты, очевидно, любишь её больше, чем меня.
— Хотел бы я этого, — отвечал он с такой тоской, что она не могла не тронуть девушку.
— Но ведь я прошу у тебя всего час, даже меньше. Ещё не так поздно. Я не могу думать здесь, не могу. Разве ты не видишь, что я вне себя? Сжалься! Пробыть час наедине с собою и с Богом — разве это много?
Ещё раз ему было сказано, что у него нет жалости. На этот раз ему пришлось услышать это от любимой им девушки. Он понимал, что настоящей, сильной любви нечего раздумывать, но он любил её. К тому же она просила пощады.
— Ворота запираются в девять часов, —
— Благодарю тебя, — сказала она, переводя дыхание.
Неверными шагами она прошла мимо него. Он не протянул руки и не останавливал её.
Перейдя порог портала, охраняемого изображениями святых, она бросилась бежать, как будто её действительно преследовали привидения и демоны. Она не останавливалась, пока не добежала до своей комнаты. Здесь она бросилась на колени перед образами, которые висели над её кроватью. Но молиться она не могла: её мозг горел, и мысли кружились с беспорядочной быстротой.
Через несколько минут она бросилась в церковь Миноритов. Она была недалеко и сегодня была открыта до позднего вечера, чтобы дать возможность благочестивым людям прежде, чем уехать из города, помолиться в последний раз перед чудотворной ракой святой Розабели.
Может быть, св. Розабель даст ей указание, ибо она считается покровительницей всех девственниц?
На лестнице она встретилась с отцом.
— Я иду к св. Розабели, — сказала она.
Из-под плаща не видно было ни её испуганных глаз, ни её расстроенного лица.
— А, это хорошо, — отвечал мастер Мангольт. — Святая Розабель покровительствует девушкам. Не забудь захватить с собой маленькое приношение.
В другое время она встретила бы эти слова презрительной улыбкой, ибо её отец, который первый кричал о жадности и плутнях монахов, когда это было в моде, теперь вдруг стал очень набожным, когда ветер задул в другую сторону. В другое время она улыбнулась бы, но теперь она почувствовала и к нему, и к себе сильную жалость.
Воздух в церкви был тяжёл и насыщен курениями, совершаемыми возле раки святой. Перед её образом ярко горели свечи, но в тумане, заполнившем весь притвор, они светили довольно тускло. Среди этих благовоний и свеч возвышалась статуя святой Розабели, сидевшей в пышных одеяниях под золотым балдахином, увешанным драгоценностями — приношением верующих. Вокруг неё по стенам притвора висели бесчисленные сердца из серебра и другие приношения. Лицо святой было строго и печально, как будто она, возложивши на себя венок мученичества, презирала теперь блестящую золотую корону, которую надели на неё люди; как будто, вкусив славы небесной, она находила бедной и слишком человеческой всякую земную роскошь.
Народ толпами стекался к её раке и стоял на коленях около причудливой решётки, которой отделялся её алтарь. Её лицо было из раскрашенного дерева, но зато его можно было видеть простыми глазами. Тверда и холодна была отделяющая её решётка, но зато её можно было осязать руками.
Фастрада прильнула разгорячённым лицом к холодному ПРУТУ решётки. Кругом неё стояла полная тишина: было уже поздно, и благочестивые богомольцы давно ушли из церкви. Удалились и монахи, бросив на неё последний любопытный взгляд. Один за другим исчезали они во мраке церкви, как бы не желая смущать её горячей молитвы.