Пятая жертва

Рясной Илья

– Ну, действует?
– усмехнулась Элла, от которой не укрылись чувства ее провожатого.

– В некоторой мере, - вынужден был согласиться Валдаев.

– Не на тебя одного... Это полотно для интравертов. Тех, кто предпочитает смотреть внутрь себя.

– И что, внутри нас живут одни кошмары?

– Спроси у автора.

Художник Роман Спилка, вопреки ожиданиям Валдаева, оказался вовсе не одним из бородачей в свитерах. Он был одет в строгий, отлично выглаженный костюм. Рубашка идеально белая. Галстук немного яркий, но гармонировал с костюмом. На вид ему было лет сорок

пять. Он являлся обладателем легкомысленных гусарских усов и внешне походил на оставшегося безработным после последнего кризиса банковского служащего, а не на художника. Лицо изможденное. Взор немного затравленный. В глазах читался скрытый глубоко вызов.

– Спасибо за визит, Элла, - сухо произнес он.

– Роман, я же твоя поклонница... Кстати, это Валерий. Валдаев пожал сухую и крепкую руку художника.

– Вам нравится?
– спросил Спилка.
– Впрочем, не отвечайте. Это не имеет никакого значения.

– Тебя не интересует мнение публики?
– осведомилась Элла.

– Почему оно должно интересовать меня? В картинах часть моего Я. Мое Я не обязано нравиться. Так же как и ваше. Достаточно, что они существуют. Вы не согласны?
– Он вперился недоброжелательным взором в Валдаева, и тот вдруг пожалел, что пришел сюда.

Журналист раздумывал, что ответить. Пауза затягивалась. Элла насмешливо наблюдала за ними обоими. И тут послышался густой бас:

– Роман Викторович, так ты распугаешь всех гостей. К ним подошел высокий, плотный мужчина лет пятидесяти в ладном костюме. У него была острая, клинышком, старомодная бородка. В руке он сжимал тяжелую черную трость. Бог ты мой, Валдаев давным-давно не видел людей с тростями. Похоже, этот человек являлся большим оригиналом.

Элла обернулась к нему и поцеловала в щеку. Валдаев ощутил острый укол ревности. Устыдился его, но поделать с собой ничего не мог. Ревность - чувство, живущее отдельно от человека. Она как бы и не подчиняется ему, и плевать ей на разумные доводы.

– Здравствуй, - обрадованно произнесла Элла.
– Ты тоже здесь.

– Конечно, - кивнул вновь прибывший.
– Я обещал виновнику торжества.

– Знакомься, Валерий. Это мой родной дядя. Профессор Ротшаль.

– Ким Севастьянович Ротшаль, - профессор качнул головой.

– Очень приятно. Валерий.

Рукопожатие у профессора было мягким, но не безвольно мягким. Он будто бы боялся ненароком причинить боль.

– Валерий... По отчеству?

– Васильевич.

– Очень хорошо, Валерий Васильевич, - у него получилось как-то многозначительно, будто он уяснил какой-то скрытый смысл в имени-отчестве Валдаева.
– Ну что. Роман Викторович, как насчет экскурсии для гостей?

– Пожалуйста, - художник двинулся вперед.
– Картина называется - "Граждане, подземная тревога".

Холст был где-то полтора на два метра. На нем из-под земли поднимался гигант, спавший, может, миллионы лет. И сыпались с его плеч вниз островерхие церквушки, дома с колоннами, новостройки.

– А это "Молитвослов", - художник говорил нехотя, будто выполняя опостылевшую работу.

Человек молился, стоя на коленях на потолке. Икона была разбита. И сам человек состоял из нескольких

фрагментов.

Разбитые на фрагменты люди. Разбитые города. Разбитые вещи. Они были практически на каждой картине.

– В твоих картинах слишком мало целого, - сказала Элла.

– А что есть целого в мире?
– вдруг завелся художник.
– - Мир разбит. Сознание разбито. Жизнь - тоже разбита. Череда бессмысленных будней, ненужных дел. От рождения до могилы. Вот что такое мы. Хаос, который склеивается лишь чувствами. Точнее, одним чувством.

– Каким?

– Страданием. Миром правят страдания. Иначе мир давно бы перестал существовать.

– Некоторые считали, что миром правит любовь, - прервал горячую речь профессор.

– Любовь - величайший самообман. Все в жизни в итоге оборачивается страданием. Все чувства вырождаются в страдания. Все линии сходятся к нему. Значит, оно и есть истина.

– Ты не прав, Роман, - покачала головой Элла.
– Есть множество вещей, которые придают жизни смысл.

– В жизни нет смысла.

Художник остановился перед очередной картиной и объявил:

– "Тень".

На картине был разделенный волнистой линией сидящий за столом, обхватив голову, человек. Одна часть - нормальная. Вторая - тьма. Провал.

– Скрытые желания, стремления, они здесь, - Спилка положил ладонь на черную часть.
– Вот истинные мы. Остальное - маска.

Валдаев замер перед картиной. Черная половина сидящего человека будто втягивала, звала его. В этой тьме было что-то сладостное. Там было освобождение.

– Покупайте, - широким жестом обвел Спилка вокруг себя.
– Все покупайте! Двадцать тысяч баксов холст. Много? Ну, пять тысяч - это для иностранцев. Для своих - сто рублей. Подешевело!
– крикнул он, и глаза присутствующих сошлись на нем. На некоторых лицах было опасение, как при виде буйного человека в троллейбусе. На других - усмешки, видимо, экстравагантные манеры художника были хорошо известны.

– Вы что, серьезно решили устроить распродажу картин?
– спросил профессор Ротшаль.

Художник сжал голову, как его герой на полотне.

– Да, продаются мои картины, - с болью воскликнул он.
– Часть моей души... Ну а что сейчас продается легче, чем душа? Хочу соответствовать времени.

Они остановились перед очередной картиной. Валдаеву показалось, что на полотно наклеены газеты. Но на самом деле они были тонко нарисованы. И в центре - недельной давности газета.

– Время, время, - покачал головой Спилка.
– Вот оно - наше время.

Валдаев вздрогнул. В центре холста была нарисована почти свежая газета со статьей "Охотник за сердцами". Именно такую оставила сатанистка Наташа на его кухне.

– Все, - вдруг художник собрался. И стал похож на нормального человека. Пора открывать фуршет. Гости заждались...

* * *

Снова повторялось пройденное. Он стоял у двери квартиры. С ожиданием смотрел на Эллу. И вдруг с горечью осознал, что она скажет сейчас: "Это был приятный вечер, но мне завтра рано вставать".

Но произошло все по-другому. Она вдруг оценивающе, будто сегодня встретила, окинула его взором. Потом кинула: