Пятьдесят лет в Российском императорском флоте
Шрифт:
Мы, следуя этому правилу, прошли прямо на юг и 1-го мая уже на параллели 39° южн. широты нашли западный ветер силою в 8–9 баллов и, поставив только штормовые паруса (фок, нижние марсели, фока-стаксель и грот-трисель), имели уже 10–11 узлов ходу. По временам клипер забирался несколько южнее, идя по 41° параллели, и тут ветер дул с силою шторма, давая ходу 12–13 узлов (до 300 миль в сутки). Здесь была настоящая зима: часто шел снег. Вечно дующий здесь шторм развел исполинскую волну, настигавшую нас сзади, и по временам казалось, что эта водяная гора догонит клипер и зальет его всей своей массой, но клипер, неся достаточно парусов, убегал от нее: корма быстро взлетала кверху, нос падал, точно в пропасть, и казалось, что он встанет на попа и сделает сальтомортале, но туго вздутый
Боковые размахи качки достигали 30–35 градусов. Клипер болтался, как маятник, мачты скрипели, снасти трещали, а лопнувший внезапно шкот стрелял, точно из пушки. На мостике вахтенные привязывались к поручням, иначе неминуемо вылетишь за борт. По ночам спать на койке было совершенно невозможно, из нее выбрасывало при каждом размахе, несмотря на высокие борта койки. При попутной волне нос клипера описывает громадные круги и рыщет вправо и влево почти на 45 градусов; вот тут рулевым требуется большое искусство, чтобы удерживать нос, иначе клипер может стать поперек ветра, и тогда догоняющая волна окажется уже не за кормой, а сбоку, она неминуемо вас накроет, и паруса обстенят; этот момент очень опасен, так как можно потерять все мачты сразу. Рулевые здесь менялись каждые полчаса, дольше никто из них не выдерживал. Обед при этих условиях не готовили, и мы питались холодными закусками.
Около 15 мая прошли мимо островов Павел и Амстердам; это два скалистых необитаемых утеса, торчащих из воды среди океана; от них держатся обыкновенно подальше, чтобы ночью не наткнуться. Весь этот переход мы солнца не видели, и потому обсервации у нас не было. Небо и горизонт кругом почти черные, с кое-где белеющими снежными облаками. Ночь длинная, а день очень короткий, как это и должно быть в зимнее время.
Около 20 мая мы стали постепенно сворачивать к северу, направляясь к Зондскому проливу; с уменьшением широты стало несколько тише и заметно теплее, ход уменьшился, и мы понемногу прибавляли парусов, но волна была еще громадна, и качка не уменьшалась. За кормой целый день гнался кит (с добрую миноноску величиною), пуская фонтаны и питаясь отбросами клипера; это нас развлекало, и мы выбросили ему целую бочку протухшей солонины, за нею он, видимо, нырнул в глубину, и затем уже больше мы его не видели. Около 25 мая мы уже пересекли южный тропик и получили SO (юго-восточный) пассат с правой стороны и пошли под всеми парусами в полверта (галфвинд). Стало тепло, и мы переоделись во все белое. Раскупорили все люки, просушивали жилую палубу и все офицерские каюты; возобновилась опять правильная тропическая жизнь корабля с полным обедом до супа включительно, и из открытого кают-компанейского люка стали доноситься наверх звуки веселых мелодий, разыгрываемых нашим симпатичным Маленьким.
29 мая мы вошли в Зондский пролив, придерживаясь правого берега острова Явы с ярко зеленым тропическим лесом. Обогнув входной маяк «First point» и пройдя несколько миль, мы стали на якорь в маленькой зеленой бухте, чтобы простоять здесь ночь и на утро с рассветом следовать вдоль берега в Батавию, до которой осталось еще пройти около 100 миль. В бухте была мертвая тишина засыпающего тропического дня: был 6-й час вечера, когда жара уже спала, но ночь еще не наступила. Всем нам захотелось на берег — походить по зеленой травке после 30-дневного балансирования по мокрой качающейся палубе. Вся кают-компания высыпала на катер, и мы поехали на берег. На пристани нас встретил голландец — смотритель маяка с двумя слугами-малайцами, вооруженными охотничьими ружьями и пиками, с фонарями в руках ввиду быстро наступавшей темноты, обычной в тропиках.
Голландец приветствовал нас с приходом и пригласил пройти к нему на маяк полакомиться фруктами и холодной водой, о чем мы давно мечтали. До маяка отсюда было 3–4 версты, путь шел тропинкой, проложенной среди густых зарослей тропической растительности. Выстроив нас гуськом, голландец пошел впереди, а малайцы следовали сзади. Нам было объяснено, что здесь часто встречаются дикие звери (пантеры и ядовитые змеи), и потому
Ночь была темная, мы шли густым лесом, и на середине дороги вдруг раздался выстрел малайца, идущего сбоку, второй малаец подскочил к нему и пикою колол что-то в густой траве, освещая фонарем. Оказалось, что то была крупная змея и, по словам голландца, очень ядовитая. Мы вернулись на клипер и спали эту ночь крепко без качки и без океанского шума. Наутро прибыл лоцман, и под его проводкою пошли вдоль низкого берега Явы, покрытого тропическим лесом, направляясь в Батавию.
Остров Ява лежит всего на 7° южнее экватора, поэтому и климат здесь экваториальный; погода напомнила нам штилевую полосу Атлантического океана: жарко, тихо, парит, низкие облака и по временам зарница. Невдалеке от нашего курса двигались медленно два прозрачных небольших смерча; старший офицер приказал зарядить пушку, но смерчи скоро растаяли и стрелять не понадобилось. На этом пути мы видели на горизонте с левой стороны вулканический остров Кракатоа, впоследствии погибший во время большого землетрясения, бывшего в Тихом океане в 1883 году. Вечером мы вошли на совершенно открытый Батавский рейд и стали на якорь.
Город расположен в тропическом лесу, причем улицы его представляют тенистые аллеи с широкими промежутками между каменными коттеджами, выкрашенными сплошь ярко-белою известью для избежания сильного накаливания тропическим солнцем. Дома — особняки красивой архитектуры; все это принадлежит богатым голландцам-негоциантам. Ява, одна из богатейших голландских колоний, вывозит кофе, фрукты, сахарный тростник, черное и красное дерево. Днем в городе мертвый сон: все ставни закрыты и европейские жители спасаются в полумраке закупоренных домов от тропического солнца.
В 6-м часу вечера, когда жара спадает, весь город оживает и все стремятся на улицу, в городской парк и ботанический сад подышать свежим воздухом; но этот промежуток бывает недолго, скоро наступает темная ночь, воздух насыщается теплою влагою, и сон в такой атмосфере томителен и мало обновляет организм. Лишь под утро, перед восходом солнца, воздух делается свежим и все спят крепко; но теперь уже надо вставать, так как в 6 часов утра в торговом городе начинается жизнь, а в полдень все замрет и закроется ставнями. Климат этот с трудом переносится европейцами: живущие здесь голландские колонисты, в особенности дамы и дети, бледны, вялы и напоминают тепличные растения. Частные дома и отели устраиваются так, чтобы внутри было больше сквозного воздуха: жалюзи вместо окон и дверей, качающиеся веера (спанкеры), вентиляторы и прочее. Воду и все напитки обильно охлаждают льдом, выделываемым искусственно на специальных фабриках. Душами окачиваются по 4 раза в день. Но все это временные трудности, и каждый европеец, нажив здесь капитал, стремится скорее вернуться в Европу.
На стоявшем на рейде клипере с накаленными бортами и душными каютами выносить жару было гораздо труднее, чем на берегу, поэтому мы посменно съехали в город и по 3 дня пожили в роскошных просторных отелях, окачиваясь душами. Для нас это было приятным отдыхом после океанского перехода. За это время мы посетили ботанический сад, музей, объехали загородные малайские деревни, расположенные в пальмовом лесу на высоких сваях. Перед обедом мы ежедневно гуляли в городском тенистом парке вместе со всем европейским населением, затем брали душ и в 7 часов садились обедать. Вечера все жильцы отеля проводят на верандах, располагаясь на бамбуковых лонгчерах с вытянутыми ногами. В 10 часов все ложатся спать, чтобы к восходу солнца на утреннем холодке подышать свежим воздухом, взять утренний душ и позавтракать бананами и кофе. Все ценят этот короткий прохладный час дня и стараются им пользоваться для всякого дела, так как скоро насупит жара, и человек так раскисает, что не способен ни к какому труду.