Пятьдесят оттенков темноты
Шрифт:
Энн ответила, что слышала о пропавшем ребенке, но подробностей не знает. Мы пошли вдоль берега реки к тому месту, где по какой-то причине — вероятно, имевшей отношение к насосной станции, — берега укрепили и забетонировали, в результате чего образовалось глубокое озерцо. В те времена животный и растительный мир был гораздо разнообразнее, чем теперь, — буйство полевых цветов, бабочки, стрекозы. Очистка и стерилизация сельской местности Англии еще не начались. На месте оставались живые изгороди и глубокие, влажные, нераспаханные заливные луга. Мы любовались зимородками, пикировавшими над прудом и демонстрировавшими свое яркое оперенье.
— Вера сама кормит Джейми, — вдруг объявила я, неожиданно для самой себя. — Своим молоком. — Я стеснялась произнести «грудью» в присутствии Энн.
— Да, знаю, — ответила Энн. — Она говорила маме.
Я очень удивилась. Вера никогда не скрывала, что недолюбливает миссис Кембас.
Мы разделись. Под платьем у нас были купальные костюмы. Энн умела нырять, хотя ей запрещали нырять в озерцо. Показавшись на поверхности, она сказала:
— Это все дети, правда? Неродившийся ребенок Элси, теперь ребенок твоей тети, а еще был тот, который исчез. Вы в школе проходили «Макбета»?
Книга входила в список обязательного чтения для получения школьного аттестата — для Энн и, вероятно, для меня.
— В «Макбете» полно маленьких детей и молока, — сказала Энн. — Ты должна прочесть. Очень странно, что в пьесе, где столько ужасов, говорится о младенцах и молоке, правда?
Я спросила, сама ли она до этого додумалась или услышала от учительницы английской литературы. От учительницы, призналась Энн. Но я все равно обещала прочесть, потому что история Веры тоже была связана с маленькими детьми и молоком.
Через день после возвращения домой я пошла в театр. В тот год я посещала театр почти каждое воскресенье. Звучит громко, однако на самом деле я покупала места на балконе, с раннего утра выстаивая очередь за билетом, стоившим по нынешним меркам сущие гроши, полкроны или три шиллинга, причем иногда на дневной спектакль, а иногда на вечерний. Мы ходили в театр вдвоем или втроем — школьные подруги.
Жаль, что я точно не помню, что смотрела в тот субботний вечер. Думаю, это было в Кембридже, и, кажется, там шел мюзикл под названием «Песня Норвегии». Дэниел Стюарт может проверить, если посчитает важными сведения, которые я должна ему сообщить. За тот год, а также за предыдущий и два последующих, я пересмотрела массу спектаклей: видела Ричардсона и Оливье в исторических пьесах Шекспира в Новом театре, «Царя Эдипа», «Критика» и «Веселое привидение» на Пиккадили, а также и «Частную жизнь» в театре «Форчун». Но я точно помню, что в тот вечер шел мюзикл — в большом театре, где балкон возносился к небесам, и от взгляда вниз начинала кружиться голова, даже если ты не боишься высоты. Нам повезло. Мы сидели в центре первого ряда.
Кто-то процитировал «Короля Лира», которого мы недавно смотрели:
Какая жуть — заглядывать с обрыва В такую глубь! [46]Разумеется, мы смотрели через перила на макушки зрителей, сидящих в партере, в самом низу. Нас так и подмывало что-нибудь сбросить на эти головы — например, апельсиновые корки. Апельсинов мы не видели уже несколько лет. Я обратила внимание на золотистые волосы женщины, и в это мгновение она вскинула голову, хотя взгляд ее не поднялся выше бельэтажа. Голова принадлежала Иден.
46
Перевод Б. Пастернака.
Отреагировала я довольно странно. Мгновенно — думаю, резко дернувшись — отвела взгляд и откинулась на спинку сиденья. Тут смотреть было не на что, за исключением потолка с обычной барочной росписью из херувимов и цветов. Я снова заставила себя взглянуть вниз: голова никуда не исчезла, все так же повернутая, с поднятым подбородком. Сомневаться не приходилось — это Иден. В моду начинали входить шиньоны, и ее волосы были уложены в сложное сооружение, с локонами и завитками, переходящими в волну, и словно специально предназначенное для того, чтобы смотреть на него сверху. Вероника Лейк уступила место Алексис Смит. Мне не удавалось рассмотреть наряд Иден — что-то белое из мягкой, тонкой ткани. Но определенно не форма вспомогательной службы военно-морских сил Великобритании. Иден пришла с мужчиной, который сидел рядом с ней. Я поняла это, потому что видела, как он прикасался к ней. Голова Иден повернулась к мужчине. Должно быть, ей что-то попало в глаз. Их лица сблизились, и рука мужчины с ослепительно-белым платком, выделявшимся
Свет померк, потом совсем погас, и занавес поднялся. Я никак не могла выбросить их из головы. Спектакль не помогал. Самое странное, что я очень боялась, что Иден меня заметит. Понимаете, я чувствовала, что она не желает афишировать свое пребывание в Лондоне, и ей было бы неприятно узнать, что я ее видела. Официально она была в Лондондерри или в Шотландии. Разве меньше двух недель назад Вера не говорила мне, что Иден в Шотландии, что отпуск она брала недавно и поэтому не может рассчитывать на следующий?
В спектакле было два антракта. Из-за сегрегации между партером, бельэтажем, первым ярусом и нами, бедными обитателями балкона, которые даже пользовались отдельным входом, вероятность встречи была невелика. Тем не менее я боялась столкнуться с ней и ее приятелем-врачом. Почему-то у меня не возникало сомнений, что при встрече Иден отзовет меня в сторону и начнет лгать. Не знаю почему, но я была в этом уверена. Попросит не говорить отцу и Вере о нашей встрече и приведет явно выдуманную причину необходимости сохранять тайну, например, что она была в Лондоне с некоей секретной миссией, имеющей отношение к войне. Наверное, я этого боялась потому, что во мне еще теплились остатки «пылкого увлечения», а полное избавление от иллюзий никому не доставляет удовольствия, даже если к нему стремишься. Во время второго антракта я осталась в зале, хотя все остальные вышли.
Почему мне не пришло в голову, что самая большая опасность поджидает меня после спектакля, на улице? Просто не пришло. Когда опустился занавес и под звуки национального гимна, который всегда исполнялся в те дни, зрители встали, я подумала, что все обошлось.
Это могла быть улица Странд у театра, или Шафтлсберри-авеню, или Хеймаркет. Но мне кажется, это была Чаринг-Кросс-роуд в том месте, где Шафтлсберри-авеню упирается в Кембриджскую площадь. Долгая тирания светомаскировки к тому времени почти закончилась, и здесь было разрешено частичное затемнение, хотя в конце августа — и в последующие несколько недель, из-за нехватки рабочей силы и ламп — Вест-Энд все еще оставался погруженным во тьму. Сияла полная луна, которую не заслонял смог или дым. Мы шли по тротуару среди толпы. Вдруг люди расступились, словно подчиняясь ремарке в тексте пьесы или команде режиссера, и я оказалась прямо перед Иден — она стояла у края тротуара, ожидая, когда можно будет перейти дорогу, и спутник держал ее за руку. Сегодня они, наверное, ловили бы такси, а тогда шли к станции метро, вероятно, «Лестер-сквер».
Нас разделяло не больше трех ярдов. Мои губы уже складывались в слабую улыбку, а с языка было готово соскочить: «Привет, Иден», когда ее взгляд — внимательный, немигающий — встретился с моим взглядом, задержался на секунду, а затем скользнул в сторону. В этот момент все чувства к ней, которые еще теплились в моей душе, исчезли окончательно. Я была потрясена, потому что считала ее взрослой, а себя еще наполовину ребенком; меня охватили смятение и стыд — за нее. Несомненно, Иден меня видела. Я не сомневалась, что она меня заметила и узнала. Ничто не убивает быстрее, чем презрение, и презрение затопило меня жаркой волной, так что я закрыла руками пылающее лицо, пытаясь охладить его пальцами. Иден и ее приятель перешли через дорогу и затерялись в толпе, но когда я закрыла глаза, ее изображение снова появилось на моей темной сетчатке: красивое, утонченное лицо, похожее на лицо Фрэнсиса, красная, как у клоуна, помада, цвета почтовых ящиков, выделявшаяся на фоне белой кожи, синие глаза, похожие на стеклянные шарики, и золотистые волосы, как у херувима на потолке театра. На ней было белое платье, струящееся, в многочисленных складках; ноги без чулок обуты в белые туфли, как у Бетти Грейбл, [47] с каблуками, заставлявшими высоко поднимать ноги, словно лошадь.
47
Американская актриса, танцовщица и певица. Была известна прежде всего из-за своих красивых ног.