Пятьдесят оттенков темноты
Шрифт:
Расскажи я об этой встрече отцу, он предположил бы, что я ошиблась. Я много об этом думала. Представляла, как опишу Иден, если отец спросит, и как он, услышав о греческом платье и золотистом сооружении из волос, скажет:
— Не похоже на мою сестру. Ты приняла за нее кого-то другого.
Разумеется, нет. Это была Иден, и она была в Лондоне, когда все считали, что она в Шотландии. Загадки и тайны, обожаемые Лонгли, пополнились новой загадкой и новой тайной. Я задавала себе вопросы: служит ли еще Иден во вспомогательных войсках или нет, живет ли она в Лондоне или приехала сюда на время. Мне даже казалось — подобные события способны вызывать параноидальные мысли, — что я единственная, кто не посвящен в эту тайну, а все остальные, в том числе отец и Вера, точно знают, где Иден, но по каким-то непостижимым причинам скрывают от меня; Вера уже все знала, когда однажды сказала отцу, что Иден в Лондондерри, а на следующий
Я обнаружила, что сама создаю тайны. Недаром во мне течет кровь Лонгли. Конечно, я пытаюсь выстроить из этих воспоминаний определенную последовательность, располагая события и, если можно так выразиться, открытия в хронологическом порядке. И только гораздо позже, много лет спустя, я узнала правду. Тогда я о многом узнала. Иден уволилась из женской вспомогательной службы военно-морских сил. В том августе уже прошло девять месяцев, как она перестала быть старшим радиотелеграфистом подразделения вспомогательной службы, расквартированного в Лондондерри или в Шотландии, где она, как выяснилось, никогда не была. В Лондоне Иден работала секретарем и компаньонкой старой дамы, леди Роджерсон, проживавшей на Белгрейв-сквер. Самое странное, что она получила эту работу через кого-то из благородных родственников Чеда, с которым тот ее познакомил, хотя сам Чед оставался в полном неведении. Иден просто использовала его для того, чтобы сделать очередной шаг к своему главному шансу, — как и любого, кто мог оказаться полезен. Она переехала на Белгрейв-сквер, и совсем скоро (по ее словам) леди Роджерсон стала смотреть на нее как на дочь… или, скорее, племянницу. Мужчина с курчавыми каштановыми волосами приходился леди Роджерсон кем-то вроде кузена, и у него тоже имелся титул, хотя я не могу вспомнить, какой именно. Как бы то ни было, вовсе не его подцепила Иден, которая в конечном итоге извлекла пользу из проживания в Белгрейвии.
Обо всем этом Вера прекрасно знала.
10
Я привыкла считать «Лорел Коттедж» домом Веры и испытала шок, когда услышала, как отец говорит матери, что, наверное, дом нужно продать и разделить вырученную сумму между ним, Верой и Иден. Именно так завещала бабушка. Но отец отказался от своих прав, потому что Вере нужно было место, которое станет домом для Иден, а затем началась война, разрушившая все. Если повезет, продажа «Лорел Коттедж» даст пятнадцать тысяч фунтов, и отец много рассуждал, на что израсходует свою долю в пять тысяч — сделает пристройку, переедет в другой дом, купит машину, отремонтирует гостиную, поедет в Швейцарию познакомиться с родственниками матери, — снова и снова тратя деньги в своем воображении. Для банковского менеджера, которым он только что стал, отец был очень наивен в своем отношении к деньгам.
Практичная и гораздо более реалистичная, мать с самого начала не верила в эти деньги. Она принадлежала к той категории женщин, которые не стесняются повторять: «Я тебе говорила». Другая ее любимая фраза: «Вот увидишь, что я права». Так обычно и получалось.
— Когда умерла твоя мать, я предлагала продать дом. Джеральд купил бы дом для Веры, а Иден могла бы переехать к нам. И тогда все могло бы сложиться иначе.
Действительно, могло бы.
— Прежде всего, Иден так не важничала бы, — говорила моя мать. — Никому не идет на пользу, если его превращают в идола.
Отец обиженным тоном ответил, что она преувеличивает. Я попыталась представить, как бы это выглядело: Иден в роли моей старшей сестры. Я понятия не имела, звучало ли когда-нибудь подобное предложение. И повлияло ли бы это на — по выражению Эллиота — «тайное переплетение человеческих судеб», изменив ход событий — и тогда на прошлой неделе Вера на свой семьдесят восьмой день рождения пришла бы ко мне на чай вместе с Хелен? И с Иден, бодрой шестидесяти-трехлетней блондинкой? Может, к нам заглянул бы Фрэнсис, чтобы по своему обыкновению внести раздор — словно богиня Эрида, [48] принесшая золотое яблоко на пир. И Джейми не менял бы фамилию, а оставил свою, и не отправился в добровольную ссылку? Но мне почему-то кажется, что ничего не изменилось бы — учитывая войну и характеры участников драмы.
48
Речь идет о древнегреческом мифе, в котором богиня Эрида, обиженная, что ее не позвали на свадебный пир царя Менелая и Елены, подбросила гостям золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей»; богини Гера, Афина и Афродита перессорились, и эта ссора в конечном итоге привела к Троянской войне.
Иден нам не писала. Вера писала часто, продолжая утверждать, что Иден в Шотландии, в женской вспомогательной службе военно-морских сил. Отец не отступал от традиции
В этом же месяце на нас обрушились «Фау-2», первые ракеты, летевшие так быстро, что до взрыва услышать их было невозможно. Но к тому времени ты уже был либо мертв, либо жив, в зависимости от обстоятельств. Мы окрестили их «летающими газопроводами», [49] в отличие от «Фау-1», которых называли самолетами-снарядами — перед тем как взорваться, они завывали гораздо громче. Одна из последних «Фау-2», достигших Англии, упала на Колчестер и угодила прямо в частную клинику, в которой Вера родила Джейми; пострадали несколько сотен человек, и больше пятидесяти погибли. Отец впал в панику, переживая за Веру и Джейми. Он предположил, что это новая фаза войны, нечто вроде лебединой песни агрессора, решившего обрушиться на Англию.
49
Правительство поначалу пыталось скрыть ракетные обстрелы, утверждая, что это взрыв на газопроводе.
Через пять месяцев все закончилось. Если к этому времени Иден все еще служила в военно-морских силах, то она должна была войти в число первых пяти миллионов человек, демобилизованных из вспомогательных служб. Эрнст Бивен объявил, что увольнения начнутся 18 июня, и неделю спустя Вера в письме сообщила нам, что Иден демобилизована. Даже моему отцу это показалось странным. Джеральду пришлось ждать гораздо дольше, и домой он попал только осенью 1945 года; к тому времени Фрэнсис уехал учиться в Оксфорд, а Вера, разнообразия ради, приехала к нам на каникулы.
Думаю, моя мать согласилась на это потому, что любила маленьких детей — качество, встречающееся у женщин гораздо реже, чем можно предположить. Большинство людей, что бы они ни говорили, находят общество младенца утомительным. Моя мать, будучи очень умной, беспощадной и резкой со взрослыми, проявляла бесконечное терпение с детьми. Она любила повторять, что ей нравится, что они еще не научились увиливать, хитрить и притворяться.
В то время Джейми было месяцев пятнадцать. Он отличался необычной внешностью — красивой, но необычной: светло-оливковая кожа и белокурые волосы. А глаза карие; не светло-коричневые, не ореховые, не синие с золотистыми крапинками, а явно темные, почти черные, того насыщенного цвета, какой встречается у испанцев или даже индусов. И он не был похож ни на кого из родственников. Знаете, иногда младенец явно напоминает кого-нибудь из дядей, тетей или предков и даже кажется его точной копией, но когда начинаешь изучать отдельные черты лица, сходство исчезает. Я часто рассматривала альбомы со старыми семейными фотографиями Лонгли и Нотонов, каждый раз отмечая, что маленькая Вера, к примеру, выглядела реинкарнацией своей двоюродной бабки Присциллы, а при взгляде на моего отца сразу же вспоминался старший Уильям, сапожник. Иден и Фрэнсиса, как я уже говорила, можно было принять за близнецов. Джейми был самим собой — и только. На Лонгли он походил не больше (если не считать белокурых волос), чем на Джеральда, с его длинным лицом и почти остроконечной головой — по словам Хелен, сам Джеральд приписывал это (не знаю, насколько справедливо) узкому тазу матери и чрезвычайно продолжительным родам. Я решила, что Джейми, должно быть, похож на кого-то из предков по фамилии Хильярд, но их семейных альбомов в моем распоряжении не было.
Он не отходил от матери. Иначе и быть не могло, поскольку с самого рождения круг его общения ограничивался почти исключительно Верой. Я знаю, что моя мать с удовольствием поиграла бы с ним, поговорила, усадила к себе на колени, но у нее практически не появлялось такой возможности. Нельзя сказать, чтобы Джейми много плакал. Просто не реагировал на чужих. Молча сидел или стоял, сунув большой палец в рот, не отвергая и не приветствуя попытки общения, а если кто-то усаживал его к себе на колени, он настороженно и скованно терпел ласки, улыбки и заигрывания, все больше напрягаясь, а потом соскальзывал на пол и, протягивая руки, шел к Вере. Следует отдать ей должное, она не особенно поощряла такое поведение. Мне кажется, Вера была мягче, чем обычно. Вела себя гораздо любезнее с моей матерью, уговаривала Джейми «пойти к тете Вранни». (После замечания Хелен Вера никогда не предлагала использовать обращение «тетушка».) Однажды вечером она даже согласилась выйти на прогулку с моими родителями, оставив меня в роли няньки. Джейми, гордо заявила Вера, приучен к тому, что в шесть часов пора спать, и поэтому не беспокоит ее по ночам.