Пятеро на леднике
Шрифт:
— Ты теперь из Москвы?
— Нет, в Ярославле учусь.
— Ну-ну, не забывай в столице про свои родные рукавицы!
— Да я не в Москве учусь!
Макар и раньше был глуховат, спрашивал много, а ответа не дожидался, отвечал сам, и выходило, что разговаривал он часто сам с собой.
В окошках громоздкой Макаровой избы теплился буроватый свет. Поодаль, в снежной кисее, темнели две брошенные, с заколоченными ставнями, избы. Здесь когда-то был починок, а теперь народ прибился к ферме неподалеку,
Подходя к избе, Макар сказал:
— Бабушка плоха, отжила ольха.
Открывая дверь, предупредил:
— Тут левее ступай, по стенке. Я доску гнилую из полу вынул, понимаешь, а новую который день не вставлю.
Алеша нащупал в темноте дверь, открыл, его обдало душным тяжелым кислым теплом, какое бывает в избах, где зимуют куры и поросенок, где хозяйствует мужик.
— Добрый вечер, тетя Дуня, — проговорил Алеша.
Никто не ответил, только от печи доносилось угнетенное дыхание.
Над столом горела привернутая лампа, шершавый захоженный пол был не метен, наверно, с Нового года, на дощатой перегородке висело ружье на старом захлюстанном ремне. На столе стояла бутылка, заткнутая газетной пробкой.
Алеша разделся, сунул окоченевшие ладони под мышки, постучал ногами.
Макар вывернул свет в лампе, выпростался из пальто, забегал по избе:
— Мы сейчас все образуем. Чаю, значит, пожалуйста. А Володя твой, поди, уже домой сиганул! Пришел да чай пьет.
— Давно тетя Дуня лежит? — спросил Алеша, подходя к печи.
— Давно. Если бы лежала исправно, отлежалась бы, а то бродит, встает, за дело хватается. Чугун понесла — упала с чугуном. Дурость!
Макар подошел к больной, потрогал ее бок.
— Она слышит и видит сполна, только плясать не годна.
Макар привстал на скамейке, заглянул жене в лицо, пощупал голову.
— Живая, — сказал он нетвердо.
Потом зажег спичку, вытянул шею, вглядываясь.
— Смотрит! — сказал он и спрыгнул на пол.
Больная шевельнулась, и Алешу вдруг охватила злость на Макара. Он взял руку тети Дуни, влажную, холодную, и велел Макару:
— Неси лампу! «Дурость»! Глупость твоя, а не дурость! Живешь как в хлеву, уморил человека. Ей воздух нужен, покой, питание… А тут твои охотнички только смрад разводят. — Он замолчал, нащупывая пульс на запястье.
Макар быстро снимал лампу с крючка, спешно поддакивал:
— Это верно так верно! Охотники, перо им в зад, ровно сумасшедшие, колготятся, просют, пристают. Ты их и на зайца поведи, и на косачей…
— Помолчи! — оборвал его Алеша.
Под холодными пальцами пульс то бился скачками, то исчезал совсем.
— Поставь лампу! Открыть грудь надо, дыхание освободить, приподнять!
Макар поставил лампу, притащил подушку. Они приподняли больную за плечи, тогда она протяжно застонала. Макар схватил
— Стой, давится она! Что ты ее бередишь? Чего ты ухватился за нее? Кто ты есть-то?
— Слушай врача! — прикрикнул Алеша. — Подсовывай подушку. Платок развязывай. Ты не бойся, Макар, нас не зря учили. Давай поддерживай!
Макар, помогая, бормотал:
— Так и правильно! Вернулся в родное отечество, тут и попрыще твое… Нам это весьма нужно-дорого. А то какой он фельдшер, Еремеев? А ты высшие круга прошел, центральный человек!
Больная уже сидела, откинувшись на подушки, дышала ровнее. Алеша спросил:
— Горячая вода есть?
— В чугуне есть, — тихо ответила вдруг сама тетя Дуня.
— В тазу разведи теплую, — велел Алеша. — Ножную ванну сделаем.
Когда больная успокоилась, Алеша с Макаром сели за стол. Макар вытащил пробку из бутылки, налил в стакан.
— Пей, и все! — сказал он и отвернулся.
Алеша поднял стакан.
— Разве что на дорогу? — Вздохнул, сморщился и отхлебнул.
Макар вдруг прислушался, встрепенулся:
— Ай стучит кто-то! Нет? Не слышишь? Привык я к людям! Каждый день жду. Без общества с ума сойдешь. Ты говоришь — смрад, а я и сам не рад. Давно хочу со старухой в село переместиться. Ты бы зашел в сельсовет, Алексей Матвеевич, узнал, посодействовал. Старухе тут один исход.
— Чего ты хочешь предпринять? — спросил Алеша, чувствуя, как тепло пошло к ногам.
— Пускай избу перевезут. Я и сам не больно-то здоров. В Чехословакии ранен был. Медали зря не дадут, — сказал он хвастливо и указал рукой на стену в красном углу, где на картонке рядами висели четыре медали.
Алеша сонно поморгал, голова сама так и клонилась… Хорошо! Хлопотливо возятся за печью сонные куры, захрапела тетя Дуня. Но ветер взвыл в трубе, охватил весь дом — пора, пора! Володя тебя ждет и мать, Ольга Никифоровна… А лучше бы лечь прямо на лавку и уснуть.
Алеша поднялся, тряхнул головой:
— Прощай, Макар. О деле твоем поговорю.
Макар быстро убежал к печке, принес валенки, поставил перед Алешей.
— Надевай. Горячие, с пылу, с жару — нет лучше товару!
— Чьи валенки-то? Неудобно.
— Надевай без сумления. Валенки общественные, забытые у меня стоят. Выдаю по просьбе трудящихся, если кто в сапогах придет.
Макар вывел Алешу на крыльцо. Пожал руку, приплясывая от холода, сказал:
— Увязнешь в снегу — не теряйся, приходи ко мне, лопату дам. Отроешься и дале пойдешь!
И когда Алеша сошел с крыльца, Макар вскрикнул всхлипывающим, веселым голосом:
— Бога не поминай, Макара не забывай! Спасибо, брат!
В село Алеша дошел неожиданно быстро. Пурга приутихла. Проглянули звезды, свежие, колкие, точно начищенные метелью.