Пятеро на леднике
Шрифт:
Состав несколько раз останавливался у разъездов и пикетов. Федьке очень понравились эти названия, и он выглядывал из вагончика, чтобы рассмотреть пикеты, но ничего, кроме леса и больших бревенчатых домов, не увидел.
В вагончик на остановках влезали все новые и новые люди. На трехсотом пикете к дверям подошел, играя на гармони, подвыпивший парень и стал кричать:
— Это вы куда? Это вы што?!
А потом, продолжая играть, полез в вагончик и там стал выбивать ногами дробь, подыгрывая себе.
Скоро в двери снаружи потянуло
Посреди языков пламени Федька увидел ель, она дымилась.
Вдруг пламя прыгнуло на нее с горячей земли и лохматой молнией помчалось кверху, заглушая гудение пожара стреляющим треском.
Федька побежал вместе со всеми в обход, наперерез огню. На голову, на плечи сыпались искры, обдавали жаром.
На берегах маленькой лесной речушки валили деревья и перекапывали почву, чтобы остановить огонь.
По черной сказочно-бездонной воде плыли опаленные ветки, хвоя, пепел, кружась, проплыла обгорелая рукавица. На этом берегу срубили уже все деревья, осталась только одна березка, которая стояла близко к огню. Федька взглянул на березку, и сердце у него сжалось: белая береза стала черной от копоти, жутко трещали на горячем ветру задымленные, готовые вот-вот вспыхнуть листья.
Федьке кто-то сунул в руки лопату, и он, задыхаясь, копал вместе со всеми. Чем труднее было копать и дышать, чем жарче воздух обжигал лицо, тем радостнее стучало Федькино сердце.
Когда бешеная стена пламени прижала рабочих к реке, Федька вместе со всеми пошел вброд через алую воду: шли, держа топоры, бензопилы и лопаты над головой, точно десантники, и Федька подумал: «Как на фронте».
Девушку-попутчицу Федька то видел рядом с собой, то слышал ее тонкий, высокий голос за пеленой дыма:
— Ой-е-ей, глаза ест!
Всей работой у реки распоряжался смуглый длиннолицый парень в белой косынке, туго повязанной на голове, похожий на египтянина. Сам он бензопилой валил деревья.
Река преградила путь огню. Наступил вечер: густо засинел воздух над языками пламени. Ветер, затихая, подхватывал хлопья огня, снопы искр и швырял их через реку. Здесь люди забрасывали их землей, затаптывали ногами. Наконец огонь пропал, и все увидели звезды. И отсюда, с черной горячей гари, обожженным, продымленным людям звезды показались холоднее и прекраснее, чем всегда.
Возвращаясь к вагончикам, Федька столкнулся с девушкой. Держа в одной руке фонарь, она разглядывала свое лицо в маленьком зеркальце. Федька увидел, как перемазаны ее щеки и лоб, и весело засмеялся. Она посмотрела на него, указала рукой на его лицо и тоже залилась смехом. Они еще хохотали, по-приятельски разглядывая друг друга, когда из темноты возникло лицо смуглого парня в белой косынке.
— Ты с кем это тут любезничаешь? — крикнул он нарочито грубо и, дернув Федьку за плечо, повернул к себе. — Ну-ка, кто это? Что за черт!.. Ты
— Заброшен к вам по воле рока! — сказал Федька. — На работу хочу поступать.
Оля и парень в косынке засмеялись.
— Пашка, возьми его, — сказала девушка. — Он веселый!
— Могу взять тебя в свою бригаду сучкорубом.
— А трактористом?
— Больно скорый… Трактористов-то хватает.
Обратной дорогой опять ехали в тесноте. От всех едко пахло дымом, опять играла гармошка, а Оля (она сидела между Федькой и Павлом), засыпая, наклоняла голову то в одну, то в другую сторону.
Парень в косынке тоже уснул, положив голову Оле на плечо и держа в своих руках ее тонкую ладонь.
Федька ночевал в общежитии. Снился ему пожар, и когда проснулся, увидел на бревенчатой стене огненные квадраты рассветного солнца. Было очень рано, и все кругом спало, только где-то на улице раздавался время от времени жалобный, скрипучий вскрик, точно голос незнакомой птицы.
Огненные квадраты сползли то стене и осветили картину над кроватью: зеленый пруд, замок и розовые русалки. Под картиной спал лицом кверху здоровенный парень и улыбался во сне. Потом за окном заиграл рожок, замычали коровы, и жалобный вскрик стал повторяться все чаще и чаще. Вот и лицо парня осветило солнце. Улыбка исчезла, толстые брови нахмурились, парень замычал, повернулся и сел. Зевнув, он открыл маленькие глаза, увидел Федьку.
— Ты откуда взялся? — спросил он дружелюбно.
— Работать буду. Вот в его бригаде, — Федька указал на Павла.
— Значит, в нашей. Это братуха мой, Пашка. А меня зовут Мишуха.
— А кто это кричит на улице? — спросил Федька. — Какая-то птица, что ли?
— Никто не кричит.
— А вот послушай. Помолчали, прислушиваясь.
— Это колодец скрипит, ворот немазаный.
Мишуха спрыгнул на пол, достал из-под кровати гирю и стал выжимать левой, потом правой рукой.
— Здоровый ты, — сказал Федька.
— Ничего, — согласился Мишуха и предложил: — Хочешь, тебя вместе с кроватью подыму?
И, подойдя к Федькиной кровати, взялся за нее поперек и оторвал от пола.
— Ты здешний? — спросил Федька.
— Нет. Мы здесь с Пашкой восьмой месяц всего. Мы с Волги, из деревни Дивные Горы. Слыхал?
— Нет, не слыхал.
— У нас там знаменитые сады, и старик один сто девять лет живет. Дедушка Федор. Известное село. Я осенью из армии пришел, хотел трактористом в колхозе работать, а Пашка с отцом наладили: в лес да в лес, деньгу зашибать. Ну и приехали на год. Не нравится мне здесь: песок, да сосны, да болота. А в деревне сейчас урожай убирают, на бахчах, в садах. Здесь только небо и видишь. А в деревне у нас обзор. Село на взгорье, на горной стороне, поля к Волге сбегают, а там, за Волгой, лугам конца-краю не видать. Ландшафты! А здесь торчат и торчат эти сосны…