Пятеро на леднике
Шрифт:
Федьке показалось, что Пашке не жаль его, Федьку, просто боится он за себя.
Мишуха работал хорошо, но все ворчал, видел во сне деревню и рассказывал, какие у них на Волге вызревают арбузы, и ругал Федьку за то, что бросил деревню. Но Федьку лес прямо-таки околдовал. Он полюбил эти могучие боры, пронизанные копьями солнца, лесные речушки с черной страшной водой, духовитую смоляную жару, купание в старице, земляничные угоры над тропами… Полюбился ему и паровозик «Петр Иваныч» с его трубой, похожей на гайку, и вкусным самоварным дымом.
Хотя Павел
— Как ты думаешь, собаки и кошки улыбаются?
Но еще больше и незаметно для себя Федька привязался к Оле. Он прощал ей далее равнодушие к этим лесам и рекам, когда она мечтала вслух о другом, более удивительном. Однажды, когда они сидели вместе в вагончике, она мечтательно спросила его:
— А ты не был в Средней Азии? Там, в Тянь-шаньских горах, кругом цветут красные маки. Вот бы увидеть…
Небывалое состояние немого восторга находило порой на Федьку, когда он был рядом с Олей. На людях они обычно весело переругивались, стараясь рассмешить окружающих. А вот на танцевальной веранде, пригласив девушку танцевать, Федька безнадежно робел. Она только что оживленно болтала с подругами, показывая новые серьги, а тут тоже замолкала. Так безмолвно, даже затаив дыхание, бережно касаясь друг друга, они проходили весь круг… Федька боялся смотреть ей в лицо, замечая только розовую мочку уха, оттянутую сережкой. Когда кончалась музыка, он говорил тонко и сипло, не узнавая своего голоса:
— Спасибо.
Федьку удивляло, что Оля о многом мечтает, но ни к чему не стремится, ничто ее не волнует, однако не мог ей объяснить, почему это ему не нравится, — он и сам был такой.
Мать прислала Федьке письмо, просила: «Неужели не вернешься хоть к Октябрьским?» Средний брат, Ленька, нарисовал в письме клевачего петуха.
Федька ответил обстоятельно, что новое дело ему нравится, но домой он обязательно вернется, только не знает точно когда. А в конце сообщил: «Скоро буду работать на новом агрегате». Это Мишуха хотел уступить Федьке свой трелевочный трактор, а сам уйти в деревню; Но в это время приключилось непредвиденное событие.
Как-то под вечер, в субботу, когда Федька был в комнате один, в дверь дробно постучали и вошел старик в пиджаке шинельного сукна, на алюминиевой палке вместо ноги.
— Ну вот, слава те, и прибыл, — довольно сказал старик, опустив на пол объемистый мешок и снимая с головы фуражку. — Здравствуйте, товарищ, не знаю, кто вы будете.
— Здравствуйте. Вам кого, дедушка?
Старик, домовито сняв пиджак, сунул под кровать мешок. Разогнувшись, улыбнулся скуластым татарским лицом:
— Сыны тут у меня трудются.
Разглаживая черные волосы, подошел
Федька увидел, что старик стоит так же, как Пашка.
— Тут сынишко-то спит? — Он ткнул рукой в кровать.
— Здесь Мишуха, а Павел там.
— Ага, ладно. А ты с ними работаешь? — Старик сел к столу, заговорил туманно: — А я приехал к вам сюда антиресоваться. Лес-то вкруг вас сплошняком. Большой весьма лес… А у нас в деревне убрались. Урожай такой — на орден область идет! А у меня, понимаешь, заботы. Изба не того… А место безлесное, лысое. Вечером я все это разобъясню.
Вечером, когда братья пришли, отец «разобъяснил» им смысл своего приезда еще гуманнее:
— Лес, значит, у вас вкругоряд. А дом-то нашенский совсем ведь того… подразваливается. Дом-то. Новый бы поставить. А леса нехватка…
— Ты, отец, куда клонишь? — спросил Мишуха. — Выражайся яснее.
— Давайте выпьем, — сказал отец, — я вам сейчас все разверну.
Все выпили. Федька выпил тоже и стал улыбаться, весьма довольный тем, что сидит в серьезной компании как равный.
— Куда яснее! — продолжал отец. — Дом-то, значит, на слом пора. Вот какое положение. Для вас стараюсь, — неожиданно разозлился он. — Для обоих. В зиму домой вернетесь, где будете жить? А ведь обоим жениться пора. Жениться-то собираетесь?
— А как же! — весело, видимо, довольный тем, что хорошо понимает отца, воскликнул Павел. — Я женюсь, батя!
— Или здесь присмотрел?
— Здесь. В моей бригаде работает.
У Федьки огнем полыхнуло лицо, глухо заколотилось сердце.
— Жених! — проворчал Мишуха. — Не сосватал еще.
— За меня пойдет! — хвастливо пообещал Павел. — Сирота. Будет рада не знай как. Будет, батя, в доме работница.
— Смотри. Тебе жить. А вот к тому я и говорю. Домишко мал, куда женов-то поместите? А тут вкруг лес бежит бросовый. Швырок. На сто домов хватит.
— Купить, что ли, хочешь лесу? — спросил Мишуха веселее.
— Купи-ить! — усмехнулся Павел. — Не продадут.
— Купить? — повторил отец. — На какие деньги? Да и чего покупать, коли дарма лежит. Мишуха наконец понял.
— Я в этом деле участвовать не буду. И еще скажу…
— А чего, какое дело? — резко, перебивая его, прикрикнул Павел. — Чай, отец родной приехал, а не дядя чужой со стороны! А мы с тобой законные рабочие… лес-то немереный.
— Во-во… — подхватил отец. — Да тут только захоти. А вы тут люди видные, центральные люди, в силе…
Вдруг Павел положил руку на плечо Федьке:
— Иди-ка проветрись.
Федька встал. Покачиваясь, вышел на крыльцо. Над черно-фиолетовым лесом синим огнем падали звезды. Сосны ровно и густо гудели. С танцплощадки неслось веселье, задорный голос пел: «Все могут короли, все могут короли…»
«Оля, наверное, там». Федька сбежал с крыльца, быстро зашагал к площадке. Но остановился.
«Нельзя мне туда! Павел сказал: «За меня пойдет! Сирота». Разве можно так говорить? Может, сирота как раз и не пойдет!»