Пятиозерье
Шрифт:
Горловой отступил на шаг, глядя, как его дальний родственник уверенно отомкнул замок и потянул на себя дверь. Она отворялась медленно и неохотно. Степаныч в таких случаях всегда давил на ручку, приподнимая и выравнивая слегка перекошенное дверное полотно. В увеличивающуюся щель стала протискиваться рыжая кошачья голова.
И тут струна лопнула.
Удар ногой был неожиданным и яростным — дверная ручка выпрыгнула из руки Володи. Он отчетливо услышал хруст в зажатом между дверью и косяком кошачьем тельце, за мгновение до того, как из горла Чубайса вырвался глухой
Обернувшийся Володя испуганно шарахнулся от бешеного оскала Горлового — мелькнул обрывок мысли, что начлаг свихнулся от постоянной жары, и новый тяжелый замок, стиснутый в его руке, полетит прямиком в Володину голову.
Но начальника интересовал лишь кот — с мстительно-радостным упоением Горловой наблюдал, как затихают конвульсивные движения. Первый хрип оказался и последним, больше Чубайс не издал ни звука.
Заговорил начальник с ледяным спокойствием, и это испугало Володю еще больше.
— Заверни потом падаль во что-нибудь, возьми лопату и зарой за оградой, возле свалки. Да поглубже, не просто чуть присыпь, нечего тут антисанитарию разводить.
Начальник говорил не оборачиваясь, глядел на тонкую и тягучую струйку крови, тянущуюся из раскрытой пасти кота. И — улыбался. Улыбка чем-то напоминала окровавленный оскал Чубайса.
Исполнить роль могильщика Володе не пришлось,
Как только протестующе заскрежетавшая дверь вновь начала приотворяться, кот зашевелился. Поднялся. А потом двинулся на них. И два рослых мужчины отступили, испуганно отодвинулись от этого движения.
От былой легкой и грациозной походки Чубайса не осталось и следа. Лапы поднимались с видимым усилием, а опустившись на землю — резко, толчком подгибались; кот переваливался с боку на бок, хромая на все четыре конечности. Казалось, через шаг-другой он упадет, чтобы не встать уже никогда.
Но не падал — наоборот, с каждым шагом набирал скорость. Он двинулся прямиком на отступившего Володю, но в этом движении участвовало одно туловище, голова на неестественно вывернутой шее смотрела куда-то вниз и вбок. Пасть оставалась оскаленной.
Володя не отодвинулся — испуганно, прыжком отскочил в сторону.
Горловой грязно выругался. Подчиненный впервые услышал от него что-либо нецензурное (очень давно Горловой дал зарок не выражаться и с тех пор свято ему следовал). Слова, вполне органичные в устах Володи и его приятелей, звучали у начальника лагеря без души, непривычно и чуждо, как у осваивавшего русский иностранца. И от этого особенно страшно.
— Не жилец, далеко не уйдет... — Горловой посмотрел вслед Чубайсу, все той же странной походкой скрывшемуся в низкорослом кустарнике. — И не забудь закопать, понятно?
«Вот уж дудки, сам закапывай, — подумал Володя. — А ну как он опять воскреснет и вцепится... Если спросит — скажу, что не нашел. Я тут в похоронную команду не нанимался...»
Но вслух ничего не сказал.
09 августа, 17:40, площадка у столовой
— Слушай, Ленка... я хотела поговорить об этом
Не представляла, как можно изложить словами свои предчувствия. И сны — свои странные сны. Как объяснить, что почти незнакомый белоголовый паренек уже четыре дня заявляется в ее сновидения, как к себе домой? И раз за разом призывает ее что-то вспомнить? И твердит, тревожно и настойчиво про какие-то рвущиеся нити? И, самое главное, что-то вокруг действительно рвется, лопается с хрустальным звоном — наяву.
— Мальчик? Какой еще мальчик? — Астраханцеву занимали сейчас другие мысли.
— Понимаешь... что-то странное происходит в лагере, как-то все стало по-другому...
Света хотела сказать еще много чего, но пока она пыталась подобрать нужные, убедительные для Ленки слова, та прервала ее, заговорив с неожиданным злым азартом:
— Скоро у нас тут всё будет по-другому. И Вадим Васильевич совсем другим станет. Теперь можно взять Горлового за горло...
Собственный дурацкий каламбур понравился Астраханцевой, она коротко хохотнула. Смех звучал неприятно.
Света с изумлением смотрела на подругу.
Она видела ее в самом разном настроении, в том числе и весьма разозленную, но такая Ленка предстала перед ней впервые, и дело даже не в словах и не в тоне, которым она их произносила. Снова Свете почудилось, что перед ней стоит и говорит абсолютно непонятные вещи совершенно чужой, совершенно незнакомый человек, хотя сейчас никаких провалов памяти не было, она прекрасно помнила, кто перед ней...
Света помотала головой и помассировала виски, пытаясь отогнать наваждение. Ленка, ничего не замечая, продолжала:
— А эта старая сучка, СВ, если и оклемается, здесь работать больше не будет, я тебе обещаю. И немой леший тоже, алкоголик поганый...
Свете подруга неожиданно напомнила цаплю. Древнюю, почти слепую цаплю, обитавшую когда-то в живом уголке их школы. Мальчишки любили зло шутить над птицей — к лягушкам, которыми ее кормили, подбрасывали молодых жаб. И радостно наблюдали, как старая цапля, почувствовав в глотке жжение, давится, широко раскрывает клюв, издает хриплые булькающие звуки и выплевывает жабенка обратно. Весь вид птицы выражал в тот момент брезгливое омерзение. Именно так выплевывала Ленка слова про Горлового, СВ, Степаныча...
Они не закончили этот странный разговор, потому что на площадку — со стороны озера, с обрыва — поднялась процессия.
Тоже очень странная.
09 августа, 17:42, Питер
Подготовка завершилась.
Все собрано, и уложено, и просчитано до мелочей — в пространстве и времени. Все должно получиться без осечек и без сбоев. И красиво.
Черный человек ценил красиво сделанные дела. Он хотел красиво уйти.
Время тянулось липко и медленно. Он не стал выдерживать сроки и выехал из города на час раньше запланированного.