Пятиозерье
Шрифт:
Приказ подсыпать свежего песка на площадку для лагерных линеек он получил днем от СВ. Едва ли старшая вожатая сможет завтра проверить исполнение, но Горловой никогда и ничего не забывает... Конфликтовать с начальником лагеря, будь он хоть трижды родственник, Володя не хотел. После сегодняшнего — особенно.
...Будильник он поставил в грязную алюминиевую кастрюлю — дабы сработала резонатором, усилила звук, не дала проспать...
И Володя не проспал-таки.
К сожалению...
Ночь. Ограда
Он снова оделся во все черное, как и при первом визите в лагерь.
Но теперь на нем была не куртка-ветровка — поверх черного комбинезона натянута черная же разгрузка, многочисленные карманы которой раздувались от странных и разнородных предметов.
Руки в черных перчатках ухватились за ржавый верх решетчатой ограды, грузное тело легко и бесшумно взлетело, приземлившись уже на территории «Варяга», ничто из надежно закрепленного снаряжения не стукнуло и не звякнуло. И тут же обдуманный бессонными ночами до мельчайших деталей план дал первую трещину...
...Боль ударила исподтишка, внезапно и резко — словно внутри, справа, взорвалась крохотная граната, рассыпавшись на сотни и тысячи зазубренных, безжалостных игл, пронзающих плоть и кромсающих нервные окончания. Боль вышла за тот предел, после которого люди, как бы сильны и выносливы они не были, кричат во весь голос и катаются по больничной койке, разрывая ремни... Он полулежал, прислонившись к ограде, и не издавал ни звука — гортань и связки умерли, распластанные беспощадными лезвиями. Он не потерял сознания, если можно назвать сознанием огненный ад, сжигающий все внутри черепа.
...Последняя искра жизни тлела в левой руке. Рука медленно ползла к клапану нагрудного кармана. С третьей попытки он расстегнул застежку, с четвертой достал круглую алюминиевую тубу. Скрюченные болью пальцы чересчур сильно сдавили ее — пластиковая крышечка соскочила и исчезла в темноте.
Он запрокинул спасительный цилиндрик над провалом рта, не чувствуя, сколько капсул высыпалось — три? четыре? Затем, не в силах глотнуть, протолкнул их пальцем как можно глубже...
...Когда вернулась способность думать, боль еще не ушла, она накатывалась, как ленивые океанские волны на крохотный островок сознания, но это был уже отлив, доставляющий почти наслаждение...
Потом как будто неслышимый таймер сработал в глубине только что умиравшего тела. Человек в черном перекатился, встал на колени и несколько секунд простоял так, глубоко дыша. Нащупал на земле тубу и засунул обратно в карман; поднялся на ноги и пошатнулся, уже не от боли — убойная доза подействовала...
Но тело становилось чужим, приходилось контролировать даже самые простые движения. Внезапно он понял, что стал гораздо лучше видеть в темноте, но как-то искаженно, как бы через слой воды или толстое искривленное стекло. И все ночные звуки слышались отчетливей и раскатистей — казалось, к ушам приставили невидимые воронки-резонаторы.
Все было плохо.
...Щебенка сыпалась почти неслышно в мешок из прочного двойного брезента, два наполненных стояли рядом. Ладони и пальцы после дозы потеряли чувствительность, он почти не ощущал резкую угловатость щебня. Долго возился, завязывая непослушную кожаную тесемку; попробовал поднять — чувство веса тоже исказилось, но он решил, что килограммов тридцать мешок весит.
"Не хватает для полного счастья недогрузить противовес, — подумал он мрачно. — Или повиснуть на полпути из-за заклинившего блока... То, за чем пришел, так или иначе сделаю... Но хочется сделать красиво..."
Он оставил мешки в густой тени кустов, росших у щебеночной кучи, и бесшумно двинулся дальше, набрав две полные пригоршни камней не слишком больших и не слишком мелких. Мимолетно пожалел, что не запасся рогаткой. Он отличался твердой рукой и надежным глазомером, но...
Погасить, как планировалось, одним метким броском фонарь, освещавший волейбольную площадку и росшую рядом гигантскую сосну, — сейчас, в искаженном мире, — казалось делом проблематичным.
«Погашу со второй попытки, — мрачно подумал он. — Или с десятой».
Ночь. Комната Астраханцевой
Посиделки — так называет это Ленка. Для некоторых — полежалки. Все как в прошлый раз. Лишь другой состав действующих лиц и сильнее запах анаши — теперь можно всё.
Нет спиртного, но на столе несколько тонюсеньких пластиковых шприцев, теоретически одноразовых. Нет Пробиркина — не вернулся из больницы. Нет Клайда — в финале прошлых посиделок он вусмерть разругался с Ленкой... Из-за пустяка, по пьянке, дело обычное, через неделю — она уверена — помирятся. Нет Жоржика — выказал солидарность с приятелем. А может заблудился в иллюзорных дебрях своего солипсизма...
Взамен — новые лица, новые умные разговоры. Вместо песен под гитару подвывает древний кассетник. Парочка в темном углу, похоже, не ограничивается поцелуями и объятьями — проводит практический зачет по полному тантрическому курсу. Никто не обращает внимания — сегодня можно все.
Глубокой ночью посиделки гаснут сами собой. Гости исчезают — не выходят, дверь комнаты неподвижна — просто исчезают. Дематериализуются. Или так кажется Астраханцевой — она причастилась одноразовых даров. Чуть-чуть, осторожно, детской дозой, больше по необходимости, для общей темы с практикующими сию забаву творческими людьми...
Нормально, через выход, удаляется только восставшая из угла тантрическая парочка. Это Масик с бессмысленным лицом и Кирилл Ященко по прозвищу Слон. На лице Слона легкая скука.