Пятница, тринадцатое
Шрифт:
— Кто именно, — продолжал бармен, — я не в курсе. «Скорая» уже приезжала, и труп увезли. Была и милиция, впрочем, совсем недолго. Говорят, вроде бы сердечный приступ. Что ж, дело житейское…
«Вот тебе и отпуск! — сокрушенно подумала я. — Неужели Сема перепил, и его сердце не выдержало? Бедная Милена, надо подойти и пожалеть ее».
Я решительно допила кофе и направилась к безутешно плачущей Волковой. Не успела я сделать и двух шагов, как дверь корпуса с натугой отворилась, и в холл ввалился
Под глазами у него были мешки, вид Волков имел довольно потасканный и пребывал в мрачном настроении. Он хмуро поздоровался со мной, потом подошел к стойке и потребовал сто грамм водки.
Бесстрастный бармен налил ему желаемую дозу. Семен выпил водку залпом, прислушался к тому, как теплая жидкость лечит его организм, и решил повторить, заказав на этот раз на закусь ломтик лимона.
— Женечка! — безудержно рыдала Милена. — Вот ведь как бывает-то! Жил-жил человек — и нет его. Прям в одночасье ушел…
— Да кто умер? — спросила я, подсаживаясь рядом и тронув ее за плечо.
— Алексей Данилыч померли, — со слезами на глазах ответила мне Милена. — Профессор наш старенький. Он, конечно, в летах, но ведь в таком возрасте каждый день — как год. Жалко…
— Конечно, жалко, — согласилась я. — Ну, что же делать… Сердце, да?
Милена кивнула.
— Я обычно рано встаю, — объяснила она. — А Сема после вчерашнего тоже проснулся ни свет ни заря и пошел шататься по округе. Он всегда так — сначала погуляет, потом похмеляется.
Волкова смачно высморкалась в скомканный платок и спрятала его в рукав.
— А я, еще когда в селе жила, засветло подымалась, — продолжала Милена. — Это мы уже потом в город переехали, Сема на алюминиевый завод устроился. Ну вот, вышла я воздухом подышать, а тут «карета» при входе и машина милицейская. Смотрю — Алексей Данилыча выносят. Я к носилкам — что? как?
Милена настолько разволновалась, пересказывая эту сцену, что прижала руки к груди, стараясь восстановить участившееся дыхание.
— Всё, говорят, — дрогнувшим голосом проговорила она. — Скончался посреди ночи от острой сердечной недостаточности.
— Вы вроде знали его раньше? — спросила я на всякий случай.
— Ну да, — подтвердила Милена. — Лет пятнадцать назад он моего брата из тюрьмы вытащил. Тогда Шмаков главным судьей работал, или как это у них там называется… Короче, корова в колхозе пала, а председатель на моего брата это дело свалить решил. А Шмаков говорит на заседании: нет, невиновен, мол, он в падеже скотины, и срок ему давать не надо. Уж я так ему благодарна была! Без денег, конечно, не обошлось — а как же иначе?
— Понятно, — кивнула я. — Значит, ваш старый знакомый?
— Вот-вот, — снова высморкалась Милена. — Когда въехал, я так обрадовалась, так обрадовалась! Яблочек ему носила.
«При чем тут зарплаты?» — машинально подумала я, глядя на стриженого Сему, который обсасывал ломтик лимона возле стойки бара.
— И что вы думаете? — всплеснула руками Милена. — Узнал меня Алексей Данилыч, вспомнил. Посидели мы с ним, чайку попили. Он ведь мемуары сюда писать приехал. Большой, надо сказать, человек был!
Завтрак прошел в молчании — всем казалось неуместным шуметь в такой ситуации, и присутствующие то и дело посматривали на дверь номера, за которой еще вчера раздавался стук пишущей машинки. Впрочем, к обеду все вошло в привычную колею.
Разве что Антонина Платоновна Меньшикова выглядела чересчур уж огорченной. Но ее подавленное состояние носило какой-то иной оттенок, я бы даже сказала — деловой. Так бывает огорчен предприниматель, когда вдруг по форс-мажорным обстоятельствам срывается крупная сделка, которая сулила громадный куш.
После прогулки перед обедом я вернулась к себе в номер и…
И застала там незнакомого человека. Мужчина лет тридцати стоял спиной к окну, опираясь на подоконник и скрестив руки на груди.
— А вот и вы, Евгения Максимовна, — поприветствовал он меня. — Разрешите представиться — Михайленко Юрий Григорьевич…
То, что рассказал мне Михайленко, не укладывалось в рамки нормального сознания.
Оказывается, профессор умер не совсем обычной смертью пожилого человека.
Алексей Данилович Шмаков действительно был крупной шишкой — старым работником органов, который с середины пятидесятых перешел на работу в суд, а в последние годы перед пенсией преподавал в областном юридическом институте.
«Выходит, его знала тетушка Мила, — мигом сообразила я. — Ведь она проработала там всю жизнь и должна иметь кое-какую информацию об одном из своих коллег. Надо срочно ей позвонить!»
— Сами понимаете, что смерть подобного человека, даже при, казалось бы, естественных обстоятельствах, требует более углубленного расследования, — неторопливо говорил мне Михайленко.
И это расследование кое-что показало. Михайленко поведал мне такие подробности, что я невольно вздрогнула, представив себе эту картину.
Профессор Алексей Данилович Шмаков действительно скончался в результате сердечного приступа. Но, похоже, кто-то всерьез постарался помочь персональному пенсионеру отправиться в мир иной.
Возле рта и на щеках покойного были обнаружены следы скотча, эта же субстанция находилась на рукавах пижамы и на ручках кресла, в котором Шмаков был найден мертвым — кто-то примотал его скотчем к подлокотникам, а потом залепил ему рот липкой лентой.