Пятнистая смерть
Шрифт:
К дурному началу причисляются и болезни, холод, окаянные сомнения.
Долг правоверного - неустанно помогать добру против зла. Тот, кто неукоснительно следует предписаниям Заратуштры, после смерти благополучно минует страшный мост Чинвад, ведущий в загробный мир, и упокоится в раю Гаро-Дмана.
Чтобы показать, что он привержен к "арте" - религиозной праведности, каждый оседлый перс, даже самый знатный, время от времени трудится в саду или в поле.
Куруш засучил рукава, покрепче ухватился за рукоять заступа и смело подступил к деревцу,
Добрый поступок зачтется в книге Ахурамазды.
Царь вспомнил надпись, которую собирался высечь на скале в Багастане - Стане богов. Он хорошо обдумал ее по дороге. На коротких стоянках писцы терпеливо ловили из уст повелителя "жемчуг слов", нанизывали его на золотую нить умения и наносили на сырую глину легкую вязь арамейских букв.
Писцами служили у Куруша сирийцы. Персы знали только тяжелую клинописную грамоту, да и той научились недавно, после захвата Бабиры.
Надпись вчерне готова. Вернувшись домой, Куруш повелит мастерам выбить ее на трех языках на высоком утесе. Чтобы каждый проезжий и через тысячу лет мог увидеть издалека и прочесть рассказ о беспримерных свершениях человеколюбивого персидского царя.
Заливался, рассыпался соловей. Безмятежно улыбался Куруш. Хорошо! В доме уже все проснулись, за работой царя следили десятки глаз. Растроганно переглядывались слуги: "Святой у нас государь".
Хозяин дома Виштаспа, сатрап Варканы и Парты - благообразный пожилой перс - истово поглаживал черную бороду:
– Пусть славится вечно добродетельный правитель!
Утро, как говорят на востоке, медленно вынуло из ножен рассвета золотые мечи солнца и рассекло ими голубой щит небес.
Соловей умолк.
За садом, на высоком холме, над Башней молчания - дахмой, где местные жители складывали умерших, закружились коршуны.
Куруш разогнулся, отер пот со лба, растер ладонью занывшую поясницу. Устал с непривычки царь. Хотелось отдохнуть. Но не годится бросать дело на половине. Люди глядят. И старик опять взялся за заступ.
За оградой застучали копыта лошадей.
Куруш, не переставая копать, настороженно вскинул голову.
У ворот усадьбы послышались голоса, лязг железа. С кем-то горячо заспорил привратник. Куруш выпрямился, сжимая заступ в правой руке.
Виштаспа, одетый в длинную хламиду, озабоченно заспешил через двор.
До слуха Куруша долетел резкий выкрик:
– Гонец из Ниссайи!
Царь выронил заступ, выжидательно раскрыл рот.
Раздвинулись створы ворот, въехали забрызганные грязью всадники. Виштаспа торопливо увел их прочь. Куруш стоял, повернувшись спиной к деревцу, у которого он только сейчас мирно трудился, и задумчиво жевал серый ус.
Показался Виштаспа - непривычно суетливый, чем-то обеспокоенный. Он поглядел царю в глаза. По лицу Куруша прошла тень - и слабого отблеска не осталось на нем от недавнего благодушия, умиления, внутренней размягченности.
Царь
На краю бассейна виднелся ряд сырых глиняных плиток. Куруш наступил на них и прошел дальше, не оглядываясь. И не заметил даже, что раздавил своей ногою ту самую надпись, которую собирался высечь на скале. Сирийцы выставили пластинки сушить на ветру, с тем, чтобы после обжечь...
Виштаспа - негромко:
– Умер вождь саков аранхских.
Куруш закусил губу. Строгий, задумчивый, он поднялся на террасу, кивнул:
– Воды.
Рабы вскочили с корточек - один с кувшином, другой с медным тазом, третий с льняным полотенцем через плечо.
Хмуря косматые брови, царь мыл руки, запачканные землей, - мыл не спеша, деловито, сосредоточенно, тщательно снимая с пальцев следы "религиозной праведности". Так мясник, готовясь к резне, заботливо очищает ладони от грязи, чтобы затем забрызгать их кровью.
...Михр-Бидад хрипло вскрикнул и растянулся во весь рост у царских ног. Он измучился, изнемог, был чуть жив от утомления.
– Встань, - приказал царь.
– Устал?
– Э, отец-государь!
– всхлипнул гонец.
– Что для персидского молодца усталость? Бе! Усталость - отдых, когда служишь доброму повелителю. Я ради тебя... Заставишь умереть - умру, заставишь воскреснуть - воскресну!
Куруш с любопытством пригляделся к Михр-Бидаду.
– Ага, - промолвил он одобрительно.
– Хм. Это - хорошо... Отчего умер вождь?
– На охоте погиб, отец-государь.
– Ага-а. Хм...
– Куруш покрутил в руке обломанный наконечник сакской стрелы.
– Правда, что саки разрубают покойных на куски, варят в котле и едят, как баранину?
– Не могу знать, отец-государь. Слышал, будто они едят храбрецов погибших, но видеть не приходилось. Наверное, правда. Чего не дождешься от этих двуногих зверей?
– Да, - подтвердил Виштаспа.
– Дикий народ.
Куруш внимательно посмотрел на родича и сказал - скорей себе, чем сатрапу:
– Ну, не столь важно, как саки погребли вождя - в яму затолкали или в брюхо. Главное - он умер.
Царь небрежно кинул через плечо бронзовый наконечник.
Раздумчиво помахал второй частью стрелы - оперенной тростинкой.
– И это уже не главное.
Он сделал несколько шагов по ковру. Остановился у ступеней, ведущих с высокой террасы вниз, в темный провал густо затененного двора. Устремил пристальный взор на лиловеющий вдалеке горный хребет.
Вода и камень. Снег и облака. И тысячи длинных дорог. Никто не знает, где они берут начало, никто не ведает, куда они ведут. Узнать бы, дойти до предела, скрытого в тумане. И утвердиться там, у предела.
...Где-то к востоку от Каспия, к западу от Небесных гор, кочуют в голодных песках Турана сакские племена. Какое дело сакам до Куруша, какое дело Курушу до бедных саков? Земля, земля. Как просторна, земля, ты для малых, как тесна ты, земля для великих.