Пятнистая смерть

Ильясов Явдат Хасанович

И дабы люди грядущих поколений, узнав о делах моих добрых, им подивились, приказал я высечь на лбу крутой горы эту надпись..."

– Шею тебе сверну, поганый дах!
– Михр-Бидад вскинул палку над головой. Трах!.. Удар пришелся по левой руке Гадата. Дах ахнул, застонал, схватился за плечо, перегнулся от боли.

Он сутулился, брошенный на колени. Позади застыли с лицами, каменно-спокойными, как у скифских идолов, его товарищи - заложники из полуоседлых южно-туранских племен, покоренных Парсой.

Юношей еще осенью согнали из окрестных

становищ в город, заставили рубить хворост на топливо, чистить конюшни, месить глину, чинить станы, носить воду в крепость. Сегодня после полуденной еды они как всегда улеглись на циновках в углу двора, чтобы вздремнуть немного, погреться на солнце, потолковать о своих горестях.

Весна. В предгорьях пашут землю. Отсеются, переждут, соберут скороспелый и скудный урожай ячменя и уйдут на все лето со стадами в степь. Эх! Одни - на вольном ветру, что пахнет юной полынью... Другие, точно рабы, вынуждены томиться меж глинобитных оград, выскабливать грязь из-под спесивых "освободителей от мадского ига". Убежать бы, но отсюда не убежишь - стерегут зорко.

...В чем же провинился Гадат?

Когда молодой перс Михр-Бидад проходил по двору, столь же молодой дах Гадат не успел достаточно быстро вскочить с корточек и не сумел отвесить достаточно низкий поклон.

– Я, Михр-Бидад, перс, сын перса, арий!
– распинался Михр-Бидад.
– А ты кто? Слуга мой!

Михр-Бидад от природы был тощ, долговяз и жилист. Служба в отряде щитоносцев согнула ему спину - чтобы как следует прикрыться щитом, воинам этого рода войск приходится постоянно горбиться, что исподволь перерастает в неисправимую привычку. Так и говорят - сутул, как щитоносец. Нос Михр-Бидада походил на крюк. Перс, сын перса, напоминал сарыча.

Потрясая дубинкой и взмахивая, будто крыльями, широченными рукавами хитона арий свирепо кружился над добычей, и Гадат - плотно сбитый, как буйвол, детина - все ниже опускал черноволосую голову.

– Ты когда-нибудь научишься почитать хозяина?
– грозно вопросил Михр-Бидад.

Гадат, закрыв глаза и сцепив зубы, качнул головой вперед.

– Не будешь впредь держаться передо мною точно старый тупой бык?

Гадат, открыв глаза и оскалив зубы, замотал головой из стороны в сторону.

– Не будешь?

– Нет!

– Не будешь?

– Нет!!

– Не будешь?

– Нет!!!

– То-то же!
– Перс сунул палку под мышку, слегка пнул даха в нос, скучающе зевнул и отвернулся.

...С грохотом распахнулись ворота. Во двор влетел на взмыленном коне обливающийся потом всадник. Конь, всхрапывая, закружился, словно укушенный черным пауком, на гладкой, как поднос, глинистой площадке.

Усталый всадник неловко спрыгнул, упал, живо поднялся и побежал, прихрамывая, через двор.

– Волки за ним гнались, что-ли?
– удивился Михр-Бидад.
– Вон как запарился. Наверное, - он повернулся к дахам и нахмурился, - опять ваши родичи взбунтовались. Берегитесь! С первых снимем черепа. Затем и

согнали вас сюда, чтоб остальные смирно сидели в своих вонючих шатрах. Ты! Как тебя - Гадат?
– хватит бездельничать. Встань, поводи лошадь. Дым валит от нее, не видишь?..

– Михр-Бидад! Хоу, Михр-Бидад!
– послышался строгий голос из раскрытых дверей невысокого глинобитного дома, где жил Раносбат, начальник персидских войск, размещенных в Ниссайе [Ниссайя - древний парфянский город; развалины сохранились до наших дней в районе современного Ашхабада].

– Ха!
– отозвался Михр-Бидад.

– К Раносбату.

Михр-Бидад встрепенулся:

– Бегу!

– И еще хотят, чтоб мы дрались за них!
– прохрипел Гадат, провожая перса тяжелым взглядом темнокарих глаз.
– Арий! А я кто - обезьяна?

– Тихо!
– шепнул предостерегающе дах-старик, главный заложник. Поговорим ночью. Иди поводи коня, чтоб не было хуже.

– Верблюд паршивый!
– Гадат осторожно потер ушибленную руку, скрипнул зубами, ожесточенно сплюнул.
– Я б ему сразу горб выправил. Одним бы ударом печень вышиб через рот.

– Тихо. Всему свое время...

Раносбат - носатый грузный перс в просторной алой рубахе с длинными рукавами, в необъятной узорчатой юбке с подолом, пропущенным сзади меж ног и подоткнутым спереди под серебряный пояс, в короткой пестротканой накидке, надетой через голову, - сидел, скрестив ноги, на красном затоптанном ковре и лениво жевал сухие янтарные абрикосы без косточек.

Михр-Бидад, оставив палку за порогом, шагнул в низкую комнату, четко стукнул каблуком о каблук, выкинул, по старому обычаю, правую руку перед собой ("Посмотри на мою открытую ладонь - она без оружия") и бодро гаркнул:

– Хайра! Успех и удача.

– Спх... дач...
– не переставая жевать, проворчал Раносбат в ответ на доброе пожелание.
– Поди-ка сюда, поди-ка сюда, я говорю.

Две дуги его широких, необыкновенно густых бровей сдвинулись на крутом переносье.

Михр-Бидад почтительно приблизился к начальнику, присел на корточки, заботливо расправил на левом плече вышитую свастику - древний арийский знак.

– Ты чего расшумелся, сын ослицы?
– Огромные, черные, продолговатые глаза Раносбата сердито сверкнули из-под толстых, тяжело нависших век. Чего расшумелся, я спрашиваю? Чего расшумелся ты?

Он говорил не торопясь, как бы нехотя. Гудел тягуче, скорей добродушно, чем со злостью: "Чего-о расшуме-е-елся ты-ы..." Оробевший Михр-Бидад выпрямился и, оттопырив локти, приложил ладони у бедрам.

– Ничтожный дах оскорбил меня. Ты же сам учил нас...

– Учи-и-ил! Нужно знать ме-е-еру. Вдруг - война. Захотят эти дахи-махи идти в бой, если мы на каждом шагу будем пинать их в нос?

Михр-Бидад пожал плечами:

– Не захотят - бичами погоним. Что за диво?

– Легко тебе говори-и-ить! Взбунтуются - кто перед царем будет отвечать? Я или ты, сын ослицы-ы-ы?