Пятое приключение Гулливера
Шрифт:
Я проскользнул мимо него и одним прыжком очутился на палубе корабля.
Долго бы мне пришлось объяснять капитану причину моего неожиданного и непрошеного появления, если бы не предусмотрительно сохраненное мною золото. Оно было красноречивее всяких слов, и я был принят на корабль в качестве пассажира.
Через полчаса я сидел в капитанской каюте, пил грог и рассказывал о своих приключениях.
Первые дни пребывания на корабле я часто забывал, что власть императора Юбераллии не распространяется на это судно, и серьезно продолжал считать себя невидимым.
Так,
Имевший какие-то секретные поручения корабль нескоро пристал к берегам Великой Британии. Я принужден был довольно долго путешествовать на нем, посетив при этом еще некоторые страны, о которых обещаю рассказать вам, мой читатель, если вы благосклонно примете эту правдивую и бесхитростную повесть.
Эпилог
Гулливер возвращается на родину. Встреча с семьей и друзьями. Рассказами Гулливера интересуются государственные люди. Возможность заимствования Великобританией порядков лучшей из стран. Мнение Гулливера.
27 сентября 1732 года корабль наш прибыл в Великобританию. Не могу описать того радостного чувства, с которым встретил я берега своей зеленой родины. Я горел нетерпением поскорее сойти на родную землю и даже недостаточно тепло попрощался с капитаном, о котором до сих пор вспоминаю с чувством величайшей признательности.
Не буду также останавливаться на описании радости моего семейства, увидевшего меня в полном здравии, и восторга, с которым я встречен был друзьями и соседями. Священника, бывшего виновником моего неожиданного отъезда, уже не было в местечке: он уехал, получив епископскую кафедру, которой и добивался. Теперь моя особа уже не могла интересовать его. По отъезде моем он обратил свою злобу на лошадей, оставленных мною в конюшне, и этим несчастным животным пришлось расплачиваться вместо меня. Они погибли в жестоких мучениях за нарушение законов церкви, не признававшей за животными права быть лучше человека.
Бедные гуигнгнмы. Презренные еху в лице недостойного своего сана служителя церкви отомстили вам за ваше нравственное превосходство.
Друг мой Эдвард Джонс, узнав о моем прибытии, в тот же день поспешил навестить меня. Он упрекал меня лишь за излишнюю поспешность, с которой я отрезал себе возможность возвращения на землю, хотя, по его словам, в этом и не было надобности. Шериф не мог арестовать капитана корабля, находящегося на своем посту, без специального приказа портовой администрации.
Больше всего Джонс жалел о том, что благодаря моей поспешности ему не удалось побывать в лучшей из стран.
— Я построил новый корабль, — сказал он, — мы еще отправимся с вами в дальнее плавание.
Как я и предполагал, материальный ущерб сэра Джонса был полностью возмещен ему моей
Рассказы мои о лучшей из стран мира и о порядках, в ней господствующих, возбудили всеобщий интерес. Паломники толпами приходили послушать меня. Невозможность каждому сотый раз повторять одно и то же и заставила меня написать эту книгу, как дополнение к моим первым четырем путешествиям.
Но не всех влекло ко мне только праздное любопытство.
Рассказами моими заинтересовались многие государственные люди Великобритании, занимающие и по сей час важнейшие посты в правительстве его величества, и видные члены парламента. Слушая мои рассказы, они всерьез задумывались над тем, нельзя ли ввести в обычаи нашей страны некоторые кажущиеся им несомненными достижения правительства Юбераллии в деле управления государством.
Так, многим нравился обычай преступников добровольно являться на суд императора. Нравился и обычай добровольных подарков государю и отсутствие в этой стране необходимости с трудом выколачивать налоги. Я не замедлил объяснить им истинный смысл этой добровольности, но мои объяснения нисколько их не разочаровали.
Многие хвалили императора за смелость, проявленную им в деле уничтожения книг, хотя считали сожжение крайней мерой, довольствуясь на первое время полным запрещением книжной торговли.
Но что нравилось всем и безусловно — это всемогущество законной власти Юбераллии, способной сделать злого — добрым, больного — здоровым, голодного — сытым, безобразного — красивым, бездарного и тупого — гениальным, все вообще видимое — незримым, а все существующее только возможным и то лишь в зависимости от усмотрения его величества короля.
Не скрывал я, какими путями достигалось это всемогущество, не скрывал я, что система, принятая в Юбераллии, привела к полному обнищанию страны и даже к отупению ее жителей, не скрывал и того, что я оставил страну в далеко не блестящем состоянии, — государственных людей все это мало беспокоило, и ничего, по их мнению, не говорило о непригодности самой системы.
При этом одни видели причину неудач в недостаточном понимании населением лучшей из стран мудрых забот своих властителей.
— Если бы население Юбераллии от чистого сердца отдавало себя и свое имущество в бесконтрольное распоряжение правительства, страна процветала бы. Но ведь они лгали каждым своим шагом, и справедливо, что нищета и голод были возмездием за эту ложь.
Другие не придавали никакого значения искренности подданных: пусть будет и ложь, только бы повиновались. Важно, говорили они, чтобы правительство правильно понимало нужды страны и направляло все силы к мирному процветанию, а не увлекалось мечтами о завоевании всего мира.
Один из крупнейших государственных деятелей, бывший первый министр, потерявший популярность после одной из кровопролитнейших войн, которой он был одним из вдохновителей, рассчитывает даже приобрести снова потерянную власть и влияние путем полного заимствования системы управления Юбераллии. В речах и докладах он не перестает доказывать, что эта система в быстрейший срок сделает наше отечество могущественнейшей из держав мира.