Пятый арлекин
Шрифт:
Приблизительно в это же время паника охватила не только Неживлева и Краснова. Не меньше их был взволнован сменой Карнакова Николай Петрович Игин. Он отдал команду своему верному заместителю Дронову — никого к нему не впускать:
— Меня ни для кого нет, даже если сам архангел Гавриил с трубой прилетит! — Николай Петрович нашел в себе силы еще для иронии, но тут же закрыл кабинет на ключ и принялся лихорадочно анализировать, за какой конец могут дернуть в первую очередь назойливые и вредные люди из отдела борьбы с хищением социалистической собственности или из другого ведомства, которого Игин боялся более всего.
„То давнее дело, которое „погасил“ Олег Михайлович Карнаков, вернув Игину материалы за пустячок двадцать тысяч рублей, надо полагать, давно похоронено. Олег Михайлович не дурак оставлять такие следы. А что было нового с тех пор? Георг фон Битов, сотрудник посольства ФРГ — с ним теперь никаких контактов. Нет его и не было! Кто еще? Нортон Глайд? Тоже не было. Ничего не было! Ни-че-го! Хотя это такой провокатор, обязательно потребует компенсацию за то, что не сдаст меня в органы безопасности. Черт с ним, с него достаточно получено
Игин хоть и убедил себя в том, что не сразу выйдут на него, тем не менее, руки лихорадочно выгребали из письменного стола различные бумаги, записные книжки, листки с пометками. Все это складывалось в полиэтиленовый мешочек для дальнейшего уничтожения. Хотя он всегда соблюдал в записях конспирацию на всякий случай, а все же любая пометка могла быть прочтена и расшифрована. Взять хотя бы такую: Ал. Кон. ик. эм. пост. 12, 5 см. Конечно, для непосвященного подобная запись не имеет ровно никакого смысла. А уж специалист разберется, что это не что иное, как икона в серебряном окладе с эмалью постниковской работы, которую Игин продал Алексею Константиновичу Шкурскому, директору автобазы, за двенадцать с половиной тысяч рублей. А расшифровав и узнав, кто такой Алексей Константинович, следователь естественно задастся дополнительным вопросом: как может Алексей Константинович при окладе двести рублей и наличии немалой семьи позволить покупку, затратив на нее средства, равные его зарплате за шесть лет работы? И вот за одну эту запись загудит под фанфары Игин не меньше чем на семь лет за махровую спекуляцию. А вычисли всю его остальную деятельность да торговые связи с Глайдом и Битовым, то пятнадцать лет изоляции от общества за большое счастье покажутся, потому что гнал Игин различные ценности не штуками, а целыми партиями. Вот откуда суета и нервозность. Пока Олег Михайлович Карнаков был в порядке, спокоен был и Игин, да до такой степени, что некоторую осторожность забыл. И вдруг все это благоденствие лопнуло в одно мгновение, треснуло, полезло по швам, растеклось, разлилось и запахло вонью изо всех углов. Заметались, словно очумелые, неживлевы, Красновы, игины, даже адвокат Вересов и тот струхнул, неизвестно почему: ведь он-то всегда был выше всяческих подозрений, а струхнул! А о Кольцове Борисе Ивановиче и говорить нечего: тот вообще сразу обзвонил из автомата всех своих оптовых потребителей и предупредил строго-настрого не выходить с ним на связь до особых распоряжений. Те люди все матерые, прошедшие не одну исправительно-трудовую колонию, естественно поинтересовались, надолго ли такая страховка. И чувствительный Кольцов, чуть не всхлипнув, ответил, что возможно навсегда, и более того, кажется, всем пришла крышка, не подозревая, что этим зародил сомнение у коллег по преступному бизнесу в своей твердости, а значит подписал смертный приговор до суда и следствия. Да и было отчего струхнуть Борису Ивановичу, 31- ая ведь, что при расследовании потянет на высшую меру наказания безо всяких сомнений у судьи или народных заседателей.
И Краснов тоже не сомневался, что в случае чего, с учетом его последнего преступления, на пятнадцать лет рассчитывать не стоит. Вот только Семен Михайлович Неживлев, хоть и не допускал окончательно мысли о возможном аресте, все равно в иные минуты тоже подсчитывал, во что обойдется ему его подпольная антикварная и коммерческая деятельность. Выходило — не более чем на двенадцать. Но это по скромным подсчетам, без учета его связей с Нортоном Глайдом, потому что сбагрил он через границу художественных ценностей тоже никак не меньше, чем на миллион долларов. Ценностей, которые украсили особняки весьма обеспеченных деятелей разного рода, от политики до биржи, в Aмерике, да и в других капиталистических странах. Это были те самые ценности, которые могли бы быть выставлены в залах Русского музея, Третьяковки или Эрмитажа. Так что на пятнадцать, если повнимательнее разобраться, никак не выходило. А когда струхнул Семен Михайлович, чувствуя реальную опасность, то не
Ровно через сутки после встречи с Неживлевым, Нортон Глайд на другой квартире встретился с Красновым, родственником или просто однофамильцем кровавого генерала. Этот факт не имеет никакого значения, потому что Краснов мог носить любую фамилию и сущность его от этого нисколько бы не изменилась. Александр Григорьевич держался спокойно и деловито, стараясь прощупать Глайда по поводу оказания содействия в бегстве за границу в любом состоянии: сидя, стоя, лежа в багажнике, сложенным вчетверо, лишь бы скорее исчезнуть и выжить любым образом. Ни перед каким преступлением не остановился бы Краснов, только гарантируй ему бегство на Запад. Нортон Глайд был душевно более расположен к Краснову, нежели к Неживлеву, потому что считал того выскочкой, сумевшим нажиться благодаря имени тестя, создавшему, не сознавая этого, климат вседозволенности Семену Михайловичу, и, конечно же, благодаря Краснову. А вот господин Краснов создал себя сам в полном соответствии с идеалами самого мистера Глайда, о которых, если начать речь, то не хватит и несколько страниц, чтобы описать, что мог позволить себе Нортон Глайд, лишь бы обеспечить благополучие. Легче будет отделаться одной фразой: не было в его жизни ничего святого, что он не посчитал бы возможным продать за любую валюту по ее твердому курсу.
Глайд и Краснов курили и молчали, и молчание неожиданно затянулось, так во всяком случае показалось Александру Григорьевичу, и он незаметно занервничал.
— Скажите, Григор, — так Глайд величал Краснова, откинув пять последних букв его имени, — а как вы расцениваете нынешний психологический климат в стране? Я имею ввиду массы…
— Да вы что, с ума сошли, господин Глайд? — не выдержав, взорвался Краснов, — я на волоске вишу, а он, видите ли, имея дипломатическую неприкосновенность, психологией занялся. Более подходящего времени не нашлось!
Разговор с Глайдом явно не получался. Глайд юлил, уходил в сторону и, вообще, вел себя, с точки зрения Краснова, странно. „Значит, Семка, сволочь, обошел, — подумал Краснов, — убью!“
— Григор, успокойтесь, пожалуйста, и сядьте на стул. Вот так. Нортон Джерри Фитцджеральд Глайд за свою далеко не короткую жизнь никогда и ни при каких обстоятельствах вопросов, не имеющих прямого отношения к делу, не задавал. И мой теперешний вопрос тоже существенен для меня. Но раз вы нервничаете, перейдем ближе к делу, которое, как я понимаю, вас интересует гораздо больше, нежели все остальное. Кстати, я понимаю и даже знаю, почему вы так суетитесь: у вас горит под ногами ваша родная земля, но я могу вам помочь. Условия жесткие, но зато стопроцентная гарантия. Я смогу помочь вам, вы мне нужны будете и там, но…
— Что от меня требуется? — Краснов каждой клеткой своего тела устремился навстречу Глайду, желая чуть ли не мгновенно выполнить все условия, которые поставит ему матерый разведчик, aэто так — Краснов ни минуты не сомневался.
— Ваш друг Сэм Неживлев уже встречался со мной… — Глайд выдержал паузу. Он видел, как больно задело сообщение мнительного Краснова. — Да, встречался и обговорил условия, на которых я окажу ему помощь в переброске его значительного богатства на Запад. Я все перевезу путем существующих дипломатических каналов. И за это возьму ровно половину. — Нортон Глайд снова сделал паузу, проверяя реакцию, — а Сэм организует туристскую поездку во Францию, где его встретят мои люди. Результат отстранения от должности Карнакова и арест его референта еще не скоро коснется вас или Сэма, так что время есть. Если только за вами нет так называемых „мокрых дел“. Так, кажется, ваш уголовный мир называет убийство. — Глайд ввернул фразу по поводу убийства только потому, что запомнил реакцию Неживлева на аналогичные слова. — И повторяю, если только за вами или за кем-нибудь из ваших ближайших помощников или друзей нет убийства.
Краснов немедленно напрягся, и Глайд, также немедленно это отметил.
— Значит, я был прав, — продолжал он, — в таком случае следует поспешить. — Тут Глайд и сам не в шутку разволновался, потому что такое развитие событий ставило под угрозу его планы с сейфом в квартире Неживлева. — Итак, условия, которые я поставил Неживлеву, вы знаете.
— Недурные условия, — процедил сквозь зубы, ошарашенный всем услышанным Краснов, — чистый грабеж. Я бы из принципа не согласился.
— Вы сильный человек, Григор, вы мне импонируете даже своим последним замечанием. Ваши ценности я вывезу даром, а у вас их наберется, я думаю, не меньше.
— Не меньше, — подтвердил лихорадочно Краснов, — только хрен я вам отдам половину: сам выберусь через Турцию или самолет угоню!
— Вам не придется этого делать, более того, я еще вам доплачу.
— Не продолжайте, — раздраженно перебил его Краснов, — знаю я вашу доброту. Вероятно, за услугу я должен буду пустить под откос не меньше ста поездов, на меньшее вы вряд ли согласитесь.
— Ценю вашу иронию, но вам не придется пускать под откосы поезда или заниматься иными террористическими актами, не те времена. Вам придется убрать только одного человека…