Пятый крестовый поход
Шрифт:
Султан пытался помешать расчистке канала. Он послал тысячу всадников порубить и разогнать землекопов, но не тут-то было. Крестоносцы бдительно охраняли своих тружеников. Сарацины угодили в засаду и были поголовно уничтожены. Трупы их бросили в Нил.
29 ноября, ночью, на море разыгрался шторм. Нил вышел из берегов и предательски напал на спящих христиан. Лагерь оказался в воде. Все продовольствие смыло в реку, и если бы крестоносцы заранее не выкопали рвы, то в бурных волнах Нила оказались бы и люди, и скот, а корабли с оружием и провиантом снесло бы к неприятелю. И все же пять кораблей были выброшены на противоположный берег и на глазах у мечущихся в панике христиан подожжены «греческим огнем». После этого шторма несколько кораблей попытались переправиться на другую сторону Нила выше по течению, но им изрядно препятствовали метательные машины, «греческий
Наступала зима. Начался разлив Нила, и крестоносцам пришлось сменить местоположение лагеря. Бури, частые на море в зимнее время, прекратили сообщение с Акрой и Европой. Начали свирепствовать болезни. Смерть косила людей, как тонкие колоски, не щадя ни простых воинов, ни рыцарей. Многие нашли в песках Египта в ту зиму бесславную смерть от болезни. Ежедневно патриарх Иерусалимский и кардинал Пелагий молились о новых десятках и сотнях усопших.
Из-за трудности с доставками продовольствия голод давал знать о себе с невиданной силой. Все это резко ослабило боевой пыл армии. Началось роптание. Сначала тихое, еле слышное, затем все громче, переходящее в гул. Сомнение и малодушие обуяли крестоносцев.
В январе в лагерь Аль-Камиля под Дамиеттой прибыли подкрепления из Алеппо и Хамы, высланные его братом Аль-Ашрафом. Но султан этим не удовольствовался. Он послал семерых гонцов во все исламские страны с призывом к их правителям лично прийти ему на помощь или прислать войска.
В начале января крестоносцы, несмотря на лишения и упадок духа, все же начали готовиться к переправе на восточный берег. Аль-Камиль принял меры предосторожности. Он велел своим воинам разместить параллельно течению реки скрепленные друг с другом пустые суда. Но это не помогло. 2 февраля корабли христиан вышли через канал в Нил и с легкостью прорвали заграждения сарацин.
Аль-Камиль, разбивший свой лагерь рядом с Дамиеттой, с тревогой наблюдал за передвижениями крестоносцев. Его армия постоянно находилась в боевой готовности. Однако природа была на стороне султана. Разразившаяся в течение трех дней буря и вышедший из берегов Нил не позволяли христианам высадиться. Кроме того, армия султана просто не позволила бы им это сделать.
И вот тут случилось то, что многие люди склонны считать волей случая, другие же – Провидением, третьи – просто счастливым стечением обстоятельств. В арабском лагере, как и в христианском, не было единства. Группа высших эмиров, недовольная султаном, готовила его свержение в пользу младшего брата – Аль-Фаиза. Своих намерений эмиры особенно-то и не скрывали, считая свое дело уже выигранным и рассчитывая на новые почести и привилегии. Вскоре о заговоре знал весь лагерь, не исключая Аль-Камиля. Однажды он даже застал мятежников в тот момент, когда они на Коране присягали Аль-Фаизу. Султан понял, что дело нешуточное и жизнь его под большой угрозой. В ночь с 4 на 5 февраля, когда эмиры хотели привести заговор в исполнение и убить Аль-Камиля, он бежал из лагеря в находящийся юго-восточнее город Ушмум Таннах. Армия, не имея вождя и ввиду близости кораблей крестоносцев, разбежалась. Самые верные последовали за султаном, другие укрылись в Дамиетте, а часть и вовсе разбрелись по окрестностям.
Путь на восточный берег, путь к Дамиетте, был свободен!
Это произошло в ночь на праздник Святой мученицы Агаты. С рассветом счастливая весть пришла к христианам. Не успела еще отзвучать праздничная песнь: «Gaudeamus omnes in Domino (Возрадуемся все ради Господа)», как крестоносцы стали высаживаться с кораблей на берег. Весельем наполнилось сердце каждого крестоносца.
Первыми на вражеском берегу оказались проворные тамплиеры. Развернув знамя, они, не дожидаясь остальных, и всего только с несколькими госпитальерами и небольшим отрядом светских рыцарей пустили своих дестриеров по направлению к Дамиетте. Здесь были и наши старые знакомые Штернберг, выздоровевший Лихтендорф и, теперь всюду следующий за братом, Лотринген.
Рыцари подскакали к оставленному лагерю Аль-Камиля. Они думали, что он набит золотом и драгоценностями. И не ошиблись! В панике отступая, сарацины побросали все – и имущество, и оружие. Все досталось христианам. Но не так просто. Сто двадцать арабов не покинули свой пост. Кто это были – отчаянные храбрецы, сумасшедшие или те, кто просто не успел уйти? Неизвестно. Они оказали рыцарям отчаянное сопротивление, пока всех их не изрубили.
Король Иерусалимский, магистр госпитальеров и граф Неверский повели часть перешедшей на берег армии крестоносцев преследовать разбежавшееся войско арабов. С ними пошли и Лихтендорф, и оба брата в сопровождении неутомимого Зигфрида Когельхайма. А Данфельд, Кассель и Эйснер в это время занимались грабежом султанского лагеря.
Вид огромной армии христиан, подходящей к городским стенам, вселил ужас в защитников и горожан Дамиетты. Многие, бросив дома и даже свои семьи, бежали. Они хотели спастись от смерти, но тщетно. Крестоносцы быстро рассредоточились по окрестностям города на несколько миль, взяв под контроль все дороги и мелкие селения. Замкнув Дамиетту железной стеной, они приступили к методичному уничтожению убегающего врага.
Госпитальеры и граф Неверский пустились преследовать многочисленный отряд арабов, уходящих по дороге в Танис, настигли их и устроили кровавую баню. Штернберг с воодушевлением поэта, начинающего новую строку поэмы, работал мечом. В глазах его светилось упоение уничтожением, а меч пел в сильной и беспощадной руке. Подобно графу, рядом с ним неистовствовал один госпитальер. В черном плаще с белым крестом, в черном сюрко и черном шлеме, высокого роста, на могучем коне, он казался детищем ада. Он и был им для сарацин. Врагов – воинов и мирных жителей – давили, рубили, резали, кололи, сбрасывали в реку, топтали копытами. Любое сопротивление оказалось тщетным. Пленных не брали.
Когда все было кончено, Штернберг, остановив коня среди горы трупов, спросил у госпитальера, как его имя. Рыцарь-монах, не снимая шлема, произнес, и голос его звучал сквозь металл глухо и загробно:
– Брат Вальтер! К вашим услугам.
Граф вытер пот с лица, подивившись неучтивости госпитальера, не пожелавшего снять шлем, и, вонзив шпоры в бока дестриера, помчался вслед другим рыцарям, бросив свой шлем скакавшему рядом оруженосцу Гансу. Штернбергу казалось, что он уже видел этого рыцаря и слышал о нем. И тут он вспомнил, как год назад брат Вальтер в битве под горой Фавор первым бросился на всю сарацинскую армию. Штернберг рассказал о встрече с братом Вальтером Лихтендорфу, и тот рассмеялся, ответив, что знакомства с такими выдающимися людьми весьма полезны. Генрих заметил на лице друга досаду – ведь это не он, граф Карл фон Лихтендорф, снискал тогда славу и почет во всем христианском войске, а безвестный госпитальер.
А пока продолжалась погоня за разбегающимся врагом, отряд герцога Австрийского ставил шатры напротив главных ворот цитадели. А король Иерусалимский Жан де Бриенн, с несвойственной его пожилому возрасту мальчишеской энергией, в сопровождении небольшой свиты помчался на вооруженный отряд сарацин, вышедший за городские ворота. Ударил на него, опрокинул вражеских копейщиков, лично поразив нескольких. Оставшиеся в живых скрылись за мощными воротами. Король рукоятью меча стукнул в эти ворота и поднял клинок вверх в знак того, что город все равно будет взят.
Глава седьмая. Кровавая жатва в вербное воскресенье
После прибытия подкрепления из Европы – кардинала Пелагия и других крестоносцев – пыл Данфельда возвратиться домой заметно поубавился. Он ждал, что вот-вот судьба похода изменится и он сможет захватить богатую добычу. Горькие слова, сказанные Штернбергом, были правдой. Он шел в поход, чтобы раздобыть средства и жениться на Хильде, а теперь, поддавшись малодушию, хотел все бросить и вернуться к возлюбленной. Но с чем? Поэтому больше разговоров с Касселем и Лотрингеном о возвращении он не вел. Вообще старался избегать этой темы, переводя беседу в другое русло. Это не ускользнуло от Касселя, который просто бредил домом. Он спрашивал Данфельда и Лотрингена, ну когда же отплывать, а они молчали.