Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между
Шрифт:
Я глядел на его двойное тело. Материальное, едва видимое, туманное, и на слабенький, светящийся астрал, похожий, скорее, на свечение гнилушки.
Помню свой гнев. Гнев Селины. Услышал свистящие перешептывания, словно шелест сухих листьев, и увидел, как из шкафа выходит скекс. Он начал по-птичьи крутить клевастой башкой, поворачивая ее то в одну, то в другую сторону, вокруг клюва черной змейкой закрутился худой язык.
А потом я услышал собственное рычание и бахнул его прямо по роже.
Это было безумием. Он должен был меня убить.
Тем временем –
А потом я вонзил ладонь в худую грудную клетку, обтянутую бордово-синей пижамой, и нащупал твердое, скользкое сердце, трепещущее в моих пальцах словно воробей.
Я дал его Селине.
И, непонятно почему, я прижал ее к себе. И тогда же впервые открыл кому-то дорогу.
Нас залил столб яркого света, который вонзился в красное небо словно опора. Я чувствовал, как девушка в моих объятиях делается все более легкой. Она прошептала мне что-то на ухо, только через какое-то время я понял, что это адрес. Адрес домика на окраине, где когда-то проживала ее бабушка.
– Пятьдесят золотых рублей, - сказала Селина. – В коробочке от чая, под корнями яблони. То было мое приданое. Ведь тебе следует получить от меня обол, мой Харон.
Я отпустил ее, девушка была легонькой, словно наполненный гелием шарик. Селина направилась вверх по световому столбу, который я для нее открыл.
– Лети, - шепнул я. – Лети к свету.
Блестящий столп перестал колоть кирпично-красное небо. Переход закрылся.
Так я сделался психопомпом.
А на следующий день нашел остатки дома бабки – кирпичный прямоугольник на заброшенном участке, поросшем сиренью и крапивой. И выкопал заржавевшую чайную коробку. Мой первый обол.
Я открыл собственное призвание.
Каждую ночь я не работаю. Слежу за тем, чтобы не путешествовать по миру духов чаще, чем один раз в два-три дня.
Этой ночью я тоже не собирался работать, только история моего племянника все изменила.
За все эти годы я собрал себе оснащение. Бывают такие предметы, которые их владельцы или драматические события насытили столь мощным духом, что я могу забрать их с собой. Благодаря этому, у меня есть оружие, имеются различные приспособления, в нашем мире являющиеся всего лишь заржавевшим ломом, но их Ка действует так, как я того желаю в мире Между.
Одним из таких предметов является Марлен. Марлен – это мотоцикл. Мертвый уже кучу лет прогнивший BMW R-75 Sahara с коляской. Марлена была крайне важна для своего владельца, штурмфюрера Вилли Штемпке. Он и умер на ней. До самого конца не выпустил из рук руля.И даже впоследствии очень долго не мог его отпустить. Езда на Марлене была единственным хорошим событием, что случилось со ним за всю его чертову девятнадцатилетнюю жизнь. Он не видел, не делал и не знал ничего хорошего, кроме Марлены. У него даже женщины никогда не было.
По этой стороне это всего лишь стоящий у меня в гараже заржавевший труп, с заросшими поршнями, простреленным баком и истлевшими проводами. Но в мире Между достаточно разок пнуть стартер, и Марлена гарцует словно нетерпеливый рыцарский конь. Выкатываюсь через
Той ночью я почувствовал: что-то изменилось. Что-то было не так. Вишневое небо было таким же, и точно так же по нему переливались странные фракталы желтого и голубого света, похожие на туманности с астрономических снимков, тем не менее, в воздухе висело нечто недоброе. Чувствовалось какое-то беспокойство.
Я кружил по призрачному, мрачному городу и разглядывался. Большинство существ, которых можно было там встретить, это невыразительные пятна тьмы, мелькающие на самой границе поля зрения. Некоторые приходят откуда-то из иных миров, некоторые рождаются здесь. Это люди их производят. Они более всего похожи на животных: ядовитых медуз или пауков. Они реагируют инстинктивно и бессмысленно. Когда они встречают кого-то такого, как я, чаще всего удирают.
Иногда, хотя и редко, встречаются Лунатики. Это я их так называю, но это не те, что ходят во сне, но такие же идиоты, каким я был когда-то. Экспериментаторы. Испытатели искусства экстериоризации астрального тела. Они хотят взлетать в воздухе, проходить сквозь стены и улицы, украдкой посещать тех, которых любят или желают, оставляя свои брошенные, беззащитные тела на поживу демонам. Здесь, в мире Полусна, они сами походят на призраки. Наполовину прозрачные, летучие, снуют то туда, то сюда и, чаще всего, когда уже сориентируются, что здесь не сами, сбегают в свои тела, словно мыши в норки. Истинные привидения выглядят здесь реально и резко. Таковые походят на существа из плоти и крови.
Здесь приходилось видеть различные создания. Имеются уродливые и гротескные, наполовину человеческие и карикатурные, но когда на них глядишь, выглядят достаточно реально.
Как правило, я не могу спокойно видеть картины Иеронима Босха. Уж слишком знакомым все это выглядит.
Я пытаюсь все это усвоить и потому даю им названия, словно бы был природоведом, открывающим и классифицирующим неведомую фауну. Сразу же все делается более знакомым.
"Ох, да это же всего лишь лаечник". Или: "Плоскогнилы сегодня что-то низко летают. Похоже, будет падать кровь".
Вообще-то, на самом деле улицы пусты, ветер гонит по ним клубы серебристого пепла, чудища и создания пробегают где-то во мраке. По-настоящему слезаются, когда почувствуют свежую пневму, но только лишь тогда.
Но той ночью я замечал слишком много движения. Вокруг моего дома крутилось несколько скексов, а это никогда хорошим не назовешь. Они чувствуют смерть, причем гадкую, насильственную, которая оставляет за собой массу начатых и прерванных лел. Сейчас же сидели на корточках, окутанные своими покрывалами, или стояли неподвижно, словно понурые марабу на трупе крокодила. И глядели.