Пыль моря
Шрифт:
На веранде, укрытой вьющимися лианами от тропического солнца, сидели мало чем знакомые нам люди. Однако такими их сделало время и обстановка.
Большой, немного грузноватый мужчина европейской наружности, с аккуратно подстриженной тёмной бородой, и розовощёкий, пышущий здоровьем китаец в ярком цветастом халате, накинутом на голое тело, дружески беседовали, прихлёбывая душистый чай из чашек тонкого фарфора.
Это были Мишка и его компаньон И-дун, которые вот уже второй десяток живут рядом, и тихо, незаметно
Мишка потягивал трубку и расслабленно вытянул ноги в кресле.
– Тишина, – сказал. – Душу бередит она. Вот уже который год томлюсь её, но сдвинуться не осмелюсь.
– Ты прав, Миш, – ответил И-дун и жестом приказал убрать чашки со стола. – С твоим нравом и так долго просидел на месте. Даже удивительно.
– Старые друзья ни за что не поверили бы в такое, верно?
– Как и в то, что мы сидим здесь.
– А ты знаешь, всё сильнее тянет домой, на север. Стали сны сниться. И это, как праздник для меня – такие сны, где и морозом подышишь, и в студёную воду окунёшься и по тайге побродишь.
– А меня никуда не тянет. Что я видел на севере? Страх, холод и работа, которой края не видать.
– Работа всюду, И-дун. Всё дело, какая она.
– Но тебе грех жаловаться на полный покой, Миш. Вспомни, сколько раз ты за это время в походы отправлялся. Наверное, и со счёта сбился. Сколько хороших джонок поменял? Видать, тебе этого слишком мало было.
– То совсем другое. Что эти походы? Месяц-два – и дома на полгода. С былым не сравнить.
– Не раздражай духов! Они и покарать могут. И так никто не знает, во что и в кого ты веруешь. Остерёгся бы малость.
– Э, брат. Что нам остерегаться! Каждый из нас по горло в дерьме – и ничего не случается. Разве в нашем деле есть хоть чуток добродетели? Одни каверзы и неугодные богу деяния. А он-то должен всё видеть. Что ж не мечет громы и молнии?
– Говорю, не богохульствуй! Остерегись! Мы ведь каждый раз откупаемся богатыми дарами, а ты и этого не делаешь. Люди косо на тебя смотрят.
– Не вашего я племени, вот и косятся. А от судьбы всё равно не уйдёшь.
– Подумай о детях. У тебя же семья.
– А я думаю своими делами о них. Капиталец есть, и на их жизнь вполне хватит. Так что упрекать меня не в чем.
Друзья замолчали, а И-дун осуждающе покачивал головой.
Они сидели на закате в доме скромного, но богатого купца Мишки, который частенько возмущал компаньона своим пренебрежением к прибыли. Но тот не решался пойти на серьёзный разговор. Мишка легко покрывал из своего кошелька убытки, и И-дун терпел всё это по старой дружбе.
Даже при таком ведении дел, он получал порядочные барыши и быть недовольным содружеством не имел права. А Мишка посмеивался в бороду и дразнил друга за скаредность и жадность.
– Да, друг, свербит у меня что-то. Придётся опять в плавание собираться.
– Нарвёшься когда-нибудь на голландцев. Они не милуют нашего брата.
– Всё, что от нас нужно, мы сделаем, а остальное в руках господа нашего. Будем уповать на него. Вишь, жирком заплываю. Надо раструсить его.
После некоторого молчания вяло стали обсуждать план нового похода. Мишка настаивал на дальнем, до Малакки. И-дун опасался столь дальнего плавания и предлагал ограничиться Сиамским заливом.
– Не стоит лезть в самое логово голландцев. Ты бы ещё в Батавию пошёл. Вертись лучше в знакомых водах, – И-дун незаметно раздражался и Мишка не стал настаивать на своём, хотя в душе решил не отступаться.
– Тянет меня в неведомые края, друг. Охота глянуть новенькое, да поинтереснее. Разговоры хороши, да своими глазами глянуть намного лучше. Я бы и в Европы заплыл, да больно далеко и боязно. А в Африку обязательно сплыву. Иначе буду считать жизнь прожитой зря.
– Не заплывёшь.
– Это почему же?
– Пропадёшь ты в этих плаваниях. Слишком много от судьбы хочешь, а она этого не любит. Слишком много ей в руки даёшь.
– Зато интерес какой!
– Ну гляди сам.
Не прошло и двух недель, а Мишка уже набрал часть команды из старых знакомых, давно плававших с ним в прежних походах. Остальных надо дожидаться с других кораблей.
Как обычно он не особенно делился своими секретами с женой, молодой женщиной-метиской. Отец её был не то испанец, не то голландец, но никто толком его не помнил.
Крупноватая для туземных женщин, Ани, как звали её, отличалась спокойным и покладистым характером и не досаждала мужу излишним любопытством.
Мишка относился к ней ровно, хоть и без любви. Ему было приятно, что рядом близкое существо с его заботами о нём, добрая мать его детей. А их-то он любил.
Двое сыновей и дочь занимали много его свободного времени и дети тоже отвечали ему любовью. Старшего сына он назвал в честь самого уважаемого им в юности святого – Николаем. Это память о его далёкой родине, которая в последнее время всё чаще стала напоминать о себе снами.
Николаю было десять лет, и Мишка радовался, замечая в нём свои черты характера. Быстрый и вспыльчивый, он целыми днями пропадал на шумных и грязных улицах во главе ватаги босоногих темнокожих мальчишек. Крупный и сильный, он любил подраться и синяки не сходили с его смуглого тела и лица. Он редко плакал и Мишка, глядя на него вспоминал себя.
Другой сын помоложе, и совсем не похожий на отца. Спокойный и слабоватый, он больше тянулся к матери и быстро уставал от шумных забав старшего. Мишка назвал его Тин, в честь погибшего пять лет назад друга Тин-линя, с которым прошёл самый страшный отрезок жизненного пути.