Пыль Снов

Эриксон Стивен

Брови ее взлетели: — Эрастрас, что ты? Кто среди всех рас охотнее предъявляет право на суд? На осуждение всего и вся? Кто верит, будто такое право принадлежит им, им одним? Дровосек углубляется в лес, там его ловит и съедает полосатый кот — и что говорят его приятели? «Кот злобен и должен быть наказан. Кот ответит за преступление, он и его сородичи должны ответить перед нашей ненавистью». Вскоре в лесу не остается котов. И люди видят в этом справедливость. Правосудие. Будь возможность, Эрастрас, я собрала бы людей со всего мира и

подарила им правосудие. Оно у меня в кулаках, ты же знаешь.

Эрастрас коснулся пустой глазницы, слабо улыбнулся: — Хороший ответ, Килмандарос. — Затем он посмотрел на Сечула. — Вооружись, друг. Оплоты стали дикими.

— Какой ты отыщешь первым?

— Тот, что под джагутским камнем, разумеется.

Она наблюдала, как темнота проглатывает их. После ухода Странника эфемерная хрупкость древнего храма постепенно растворилась, обнажив убогие руины. Бугры поваленных, разбитых камней, трещины и зазубрины — все изображения стерты. Она подошла к алтарному камню. Его раскололи надвое зубилами. Тяжелое дыхание, вздувшиеся мышцы, пот, упорная решимость осквернить это место.

Она знает все насчет осквернения. Это же ее хобби, навязчивое стремление, снова и снова манящее с бездумной силой магнита.

Несколько тысяч лет назад люди собрались, чтобы построить святилище. Кто-то достиг статуса тирана, научился угрожать жизни и душе, сумел подчинить сотни людей своей воле. Вырубать громадные глыбы, перетаскивать, ставить вертикально, словно треклятые члены. И кто из слуг по-настоящему верил в заявления тирана? Глас богов небесных, стонущие в земле чудища, влекущие перемены времен года крылатые кони, мифология идентичности — все эти обманы, все эти иллюзии. Люди древности были не большими дураками, чем нынешние. Невежество никогда не считалось приятным состоянием.

Итак, они построили храм — рабочие бригады, ясноглазые циники, посвятившие труд богам. Но не боги стяжали славу, а мерзкий тиран, желавший показать силу, соорудить символ вечной власти. Килмандарос понимала общую ярость, разрушившую это место. Каждый тиран достигает одного и того же обрыва, то ли старея и теряя хватку, то ли видя суету наследников, не умеющих прятать голодный блеск в глазах. Обрыв — смерть, и с ней падает во прах вся слава. Даже камень не выстоит под гневом смертных, особенно когда они чувствуют безнаказанность.

Природа равнодушна к храмам, к святым местам. Они не выдерживают грызущих ветров, всё растворяющих дождей. Природа разрушает святилища так же бессердечно, как дворцы и стены городов, убогие хижины и величественные акведуки. Но вырежи лицо на камне, и кто-то раздробит его гораздо быстрее размеренной естественной эрозии.

Она понимала такое побуждение, жгучую жажду отвергать монументальные достижения, выбиты они в камне или облачены в поэтические одеяния. Сила имеет тысячи ликов, но вам придется долго и трудно искать среди них хоть один прекрасный лик. Нет, все они уродливы, и если силе удается

создать что-то чудесное… что же, тем сильнее страдания обманутых творцов.

— На одну душу, сметающую пыль, — сказал голос за ее спиной, — находится тысяча, рассеивающих пыль полными горстями.

Килмандарос не повернула голову, но все же оскалила зубы: — Мне уже не терпится.

— Тут давно не было дождей. Я выследил тебя по утренним туманам, по сырому дыханию зверей. — Маэл подошел, вставая перед ней, и устремил взор на оскверненный камень. — Вижу, не твоих рук дело. Чувствуешь себя обманутой?

— Презираю обманы.

— И потому все творения смертных будут сокрушены твоим кулаком. Да, такова участь всех дураков.

— Ты не знаешь, куда они ушли, Маэл?

Бог вздохнул: — Оплоты уже не прежние. Как ты думаешь, они могут не вернуться?

— Эрастрас их владыка…

— Был владыкой. Оплоты не видели владыки десятки тысяч лет, Килмандарос. А знаешь, это ты вынудила Странника уйти из Оплотов. Он страшился, что ты придешь, чтобы уничтожить его и его драгоценные создания.

— Он был прав. Я приходила.

— Видишь, как всё оборачивается. Его призыв не имел власти ни над кем из нас — ты сама должна была понять.

— Не имеет значения…

— Потому что обмануть его — часть твоих планов. А теперь Костяшки идет с ним рядом. Или, точнее, на шаг позади. Скоро ли сверкнет нож?

— Мой сын понимает в искусстве утонченности.

— Это не искусство, Килмандарос, это всего лишь одна из тактик достижения желаемого. Лучшая утонченность — когда никто даже не замечает твоих действий. Способен ли на это Сечул Лат?

— А ты? — бросила она.

Маэл улыбнулся: — Мне знакомы очень немногие, способные на такое. Один — смертный, лучший мой друг. Второй не был смертным, но сейчас он мертв. Ну и, разумеется, есть Драконус.

Она уставилась на него сверкающими глазами: — Он? Ты с ума сошел?!

Маэл пожал плечами: — Попробуй подумать. Драконусу нужно было кое-что сделать. Кажется, он сумел. Не пошевелив рукой. Так, что никто не заметил его воздействия. Лишь один муж сумел его победить. Лишь один муж смог владеть Драгнипуром и не склониться перед ним. Лишь один мог обеспечить уничтожение своего оружия, не постояв за ценой. Лишь один мог заставить Мать Тьму выйти из заточения. Лишь один мог встать лицом к лицу с хаосом и не дрогнуть.

Ее вздох походил на рычание. — И теперь этот муж мертв.

— А Драконус шагает свободно. Драконус сломал проклятие Каллора. Он держит Тьму в клинке истребления. Уже не скованный, уже не беглец, уже не жертва ужасной ошибки суждения, которой был Драгнипур.

— Всё его рук дело? Не верю, Маэл.

— Я именно об этом, Килмандарос. Об утонченности. Узнаем ли мы когда-нибудь, что всё свершено руками Консорта? Вряд ли.

— Только если он сам признается.

— Но кто бы не похвастался?